глубину.
– Позвольте, как уже сказали, господа-товарищи, вспомнить о первом кадровом призыве наших рыночников. Кто они? Чубайс цветами торговал, Прохоров джинсовой «варёнкой» промышлял, Гусинский, если не ошибаюсь, театральными билетами пробавлялся. Эти люди пришли ниоткуда и уйдут в никуда, как и иные из тогдашних политиков. Уже забыты многие имена бывшей звёздной семибанкирщины. Даже персональные ковчеги спасения не помогли, всё тленно под Луной. – Сделал паузу, добавил: – И где сейчас кадровая «золотая сотня» Медведева, о которой он говорил в 2008-м? Бывший губернатор Коми Гайзер, из этой сотни, сидит в тюрьме за коррупцию, Кировский либерал-губернатор Белых тоже в лагере рукавицы шьёт. Об остальных ничего не знаю. Пока.
– Красиво говоришь, но к чему гнёшь, Власыч? – перебил Синягин.
– А к тому, что по неизвестным мне причинам все они, поневоле копируя западный рынок, и устремлениями зажили прозападными, посчитав Россию лишь придатком, пришей-пристебаем великого Запада. Но во втором призыве рыночников, кстати, как и политиков, – середина, конец девяностых, – мы увидели других людей, пришедших из недр жизни, с большим человеческим опытом, с заботой о России. Беда как трудно им было. Те, кто ниоткуда, жали там, где не сеяли, хищно делили богатства страны, пустив по ветру половину, закрепились во власти, в медиа, всюду стали верховодить. Вы, Иван Максимович, из числа заботников о России. Четверть века понадобилось, чтобы такие, как вы, вырастив немало таких, как я, – с улыбкой похлопал себя по груди, – начали выходить в лидеры. Были пасынками России, а становятся любимыми сыновьями. За это и пью.
Тост получился серьёзный. Выпили и немного помолчали, уделив внимание лакомой закуске. Первым одобрительно начал Степан Матвеевич:
– Такие тосты побуждают к раздумьям. Беда ещё в том, что удачливые господа первого призыва совратили немало людей интеллигентского звания. В своё время я долго гадал, из какого слоя в перестройку вылупилось крайне шумное меньшинство ярых, отъявленных прозападных либералов – их тогда демократами величали. Почему какая-то особая часть интеллигенции – я её называю «третьим элементом» – эти немногие из многих, так перевозбудились? Чего они, не чуя ног, очертя голову, в безрассудство ринулись. Да так и не понял. А прошли десятилетия, и кое-что прояснилось. Мне довелось общаться со многими людьми перестроечного круга, и моя статистика даёт такую формулу: среди крикунов была поразительно высокая доля заурядностей с большим самомнением, считавших, что при коммуняках им не додали, их недооценили, – кого за беспартийность, кого за национальность, кому сволочной начальник попался, тысяча таких самооправданий. А новая прозападная власть им пьедесталы готовит, при ней они возьмут своё, выйдут в люди, вознесутся и деньгами и статусно. Но минули годы, и те заурядности, что в облаках витали, с носом остались, из советских середнячков скатились к прозябанию, ветер в карманах гуляет, как писал классик сатирического жанра, пребывают в рассуждениях чего бы покушать. Теперь снова злобствуют, фриками соцсетей заделались, в зубах навязли. А способные, кого в перестройку запугали, в тень отжали, кто отстранился от тогдашнего угара, они-то как раз и пошли в рост.
– Говорю же, в корень смотрит Аналитик, – воскликнул Синягин.
Согласно закивал головой и Филипп.
– У меня в больнице своя статистика, люблю с пациентами беседовать…
– У него после обеда внеплановый обход, – пояснила Раиса Максимовна. – Не как главврач, а словно исповедник в палаты заглядывает. Ему душу и открывают, больных особо на откровенность тянет.
– Так вот, – продолжил Филипп, – в медицине такие есть, но немного. А вот среди технарей… Разочарованных, с глубокой досадой часто вижу. Им свет не мил, поедом себя едят: а я-то, дурень, надеялся, за них глотку драл, бузотёрил. Понимаете ли, заурядность, она не лечится. А известно, пустую бочку слышней, чем полную.
Филипп умолк, но вдруг со смехом воскликнул:
– А один, знаете, что мне сказал? Кандидат наук, между прочим, пожилой. Говорит: какой-то эстрадный певец завопил «Мы ждём перемен!», и я, идиот, с крючком заглотнул наживку. Словно уши отсидел, ничего иного не слышал. Всё-таки прав Фрейд: «Громкое ругание властей – это история несостоявшейся жизни».
Когда отсмеялись, слово снова взял Степан Матвеевич.
– Но знаете, дорогие мои, это важный, однако всё же частный эпизод русской истории. А если по-крупному… Оказывается, Плеханов, Засулич, а потом Ленин, политик западного плана, совершили величайший исторический обман, даже подлог, содеяли грандиозную мистификацию, вокруг пальца весь свет обвели. Они – ни больше ни меньше – скрыли письмо Маркса, где автор «Капитала» специально писал, что его идеи не предназначены для России, что в России они не сработают, потому что у России свой путь.
– Стоп! – воскликнул Синягин. – Что-то у меня мозги потеют. С этого момента прошу подробнее.
– Иван, да тут всё точно как в аптеке. Засулич поставила перед Марксом вопрос: по какому пути идти России – западному или самобытно русскому? Маркс и ответил: у России свой путь, не западноевропейский. А детали, Иван, можешь прочитать в недавней книге Георгия Куницына «Девять писем архитектору перестройки Яковлеву» – потрясающей силы документ. Книга моё сознание перевернула. Куницын-то с Яковлевым в ЦК работал, к слову сказать, в письмах с ним на «ты», под орех его разделывает.
Вера, поражённая услышанным, спросила:
– А когда письма написаны?
– В середине девяностых. Куницына с нами уже нет, почивает в горней обители.
– И только сейчас опубликовали? Почему?
Степан Матвеевич молча развёл руками, смешно сморщив свой слегка искривлённый нос.
Аналитик поднял разговор на такую высоту, что дебатировать по частностям было уже не солидно. Снова настала «гастрономическая» пауза. И, видимо, для того, чтобы приземлить тему, Степан Матвеевич сказал:
– Раз уж мы задели Яковлева, то поведаю-ка я вам забавную арифметику. Была знаменитая «пятёрка из Кембриджа» – советские шпионы во главе с Кимом Филби. Но любопытно, что в те же годы – пятидесятые – в Колумбийский университет Нью-Йорка, перед главным кампусом которого огромная скульптура «Альмаматер», уехали учиться пятеро русских: Яковлев – из ЦК, под прикрытием, легендированный, Калугин и ещё один кэгэбэшник плюс два гэрэушника. И все пятеро впоследствии стали американскими шпионами или агентами влияния. Счёт: пять-пять.
Но неожиданно обнаружилось, что не все хотят приземлять застольную беседу. Словно руку на школьном уроке, поднял свой бокал генерал, и Синягин оповестил:
– Слово просит Генштаб, военная аристократия. Пётр Константинович Устоев.
Когда гости, рассевшись по своим местам за столом, оглядывали друг друга, Вера заметила, что генерал как-то очень уж пристально стрельнул в неё глазами. Именно стрельнул – это слово пришло на ум не потому, что смотрел на неё человек военный, нет, взгляд был быстрый, как бы мимолётный, но – словно выстрел. Она тут же забыла об этом,
