Ознакомительная версия.
"Пусть, - зло думал парень, - пусть. Да, я негодяй, но делаю это лишь оттого, чтобы доказать тебе, что и я могу быть кому-то нужен. Как жалко, что ты нас в этот момент не видишь. Обидно. Но ничего, ты еще пожалеешь обо всем. И о том, что сейчас с ним, а не со мной".
Мысли о сопернике настолько взъярили Виктора, что он вскочил с лавочки и прохрипел: "Пойдем. Но потом не ругай меня".
- Что ты, милый, как можно? Ведь я сама, добровольно. По любви...
Светка, пристав на цыпочки, поцеловала совершенно уже ничего не соображающего Егорова и увлекла за собой в темный прямоугольник подъезда.
Взъерошенный Виктор шел по городу. Значительно реже попадались парочки.
"Любовь", - думал Егоров, усмехаясь. Но усмешка выходила кривой и растерянной. Сам себе он казался последним подонком и негодяем. Ощущения были настолько мерзкими, что парень постоянно сплевывал и мотал головой, будто так можно было избавиться от всего, что с ним только что произошло.
После поцелуев, объятий и прочего у Егорова вдруг возникло отвращение к Светке. Да такое сильное, что он немедленно засобирался. Девушка плакала, останавливала, клялась в вечной любви. Но слова, напротив, еще сильнее подхлестывали Виктора, и тот, наспех одевшись, выбежал во двор. Теперь ноги несли его неизвестно куда.
Город окончательно засыпал. Мелким и редким бисером висели над головой звезды. Лаяли собаки. Шелестела листва.
Егоров шел и думал об Ирине. Он мучился от случившегося предательства, и ему верилось, что сегодня он все равно увидит ее. В каждой девичьей фигурке, в каждом едва уловимом во тьме женском силуэте, прильнувшем к спутнику, виделась Виктору девушка, которую он потерял.
Мерцали далекие огоньки в горах, совсем не похожие на искры, напоминающие газоэлектросварку, после которых долго катилось по невидимым в темноте напряженным от страха и ненависти земным горбам: тра-та-та.
- Любовь! - говорил вслух Егоров и вспоминал командира полка, который на боевые таскал любовницу - толстую, неповоротливую бабищу.
И когда ребята змейками вползали на фиолетовые горы, тот на расположенном в достаточном удалении от них командном пункте плескался с бабищей в небольшом переносном армейском бассейне.
Воду в него сливали из машины-водовозки. Полковник, похрюкивая и гогоча, шлепал широкой толстой ладонью по беспокойной поверхности: брызги веером летели в лицо бабище. Она отворачивалась, жмурясь, и пищала, что тушь попадет в глаза и вообще всю косметику смоет.
- Новую куплю! - радостно орал полкан, нависая над женщиной, и они исчезали с поверхности.
Вода с шумом перекатывалась через резиновые обручи круглого бассейна и струями стекала по бокам на сухую землю.
А солдатам в горах не хватало воды, и они припадали к лужам с влажным вязким дном.
- Любовь! - злобно шептал Егоров, сжимая кулаки и чувствуя вину и перед Светкой, от которой он так позорно убежал, и перед девушкой, которая сама оставила его.
Бабищу, конечно же, наградили орденом Красной Звезды, а Веру те же начальники называли после ее смерти идиоткой и даже не удостоили простой медальки. А все потому, что Вера не спала с ними поочередно. Не то, что бабища, которая начала восхождение к самой верхушке полковой пирамиды с командира второй роты и победоносно прошла через постели всех начальников как переходящее Красное знамя.
Егорова прямо-таки перекосило, когда он представил, как бабища выступает на очередном уроке мужества, демонстрирует орден, который уютно устроился на ее необъятной груди, и бойко пересказывает содержание газетных статеек об Афгане.
- Любовь! - смачно плевал на асфальт Виктор, думая об артиллеристе, который сначала так трепетно повествовал ему о своих чувствах к жене, а затем безудержно загулял с госпитальной медсестрой, да так, что она не только все деньги у него потихоньку вытащила, но и получила клятвенные заверения, что старший лейтенант непременно женится на ней.
Однако Егоров все никак не мог забыть о собственной подлости. Поэтому он все старательнее перебирал всех полковых шлюх, чтобы хоть как-то обелить себя. Но из этого ничего не выходило.
Ведь, в сущности, все мужики верили в счастливую и светлую любовь, и казалось им - только в ней они могут обрести счастье, покой и забвение пережитого. Виктору тоже так казалось. Еще ему хотелось быть нужным. Ведь он привык к этому. Особенно там. Но теперь Егоров хотел быть необходимым уже не армии, а только любимому человеку. Там Виктор видел и чувствовал, что он нужен Витальке, Файзи, Сереге, Ромке, Эдику, своим солдатам. И без них он обойтись не мог.
Но Егоров знал, что рано или поздно их пути разойдутся, а ему так хотелось быть только для любимого человека. Не вышло. Ирине он тоже оказался ни к чему.
"Все оттого, - думал парень, - что, встречаясь с человеком, мы начинаем представлять жизнь с ним, не понимая, что тот эту жизнь видит для себя по-другому. От этого все беды".
Егоров шел по улицам и думал о своем одиночестве и никчемности. И понял он сейчас, как счастлив, оказывается, был в Афгане, где ждали его с боевых ребята и постоянно тревожились за него, когда он туда отправлялся.
Пьянки в полку всегда заканчивались одним и тем же - разговорами о любви. Окончательно окосевшие от водки офицеры и прапорщики в очередной раз рассказывали друг другу о своей любви: первой, неудавшейся, яркой, горькой, счастливой. Разговоры эти были исповедальными. Становилось ясно, что без любви им, мужикам, ни-ку-да.
А загадочные женские тени вереницей кружили по комнатам, где орали японские магнитофоны, гремели армейские кружки и трясущиеся кондиционеры не в состоянии были вытянуть сизый дым.
И когда пьяная сладкая волна вздымала Егорова на самый гребень, вдруг виделась Виктору девушка с распущенными каштановыми волосами, к которой он стремился. Но девушка исчезала, а лейтенант разочарованно проваливался в пьяное тупое небытие.
Парень сидел на пустынной набережной и по привычке, от которой все никак не мог избавиться, держал зажженную сигарету в кулаке.
Ему по-прежнему казалось, что еще немного - и он увидит девушку.
"Она обязательно придет, - утешал себя Егоров. - Обязательно. Следует лишь подождать. Конечно, ждать и догонять - самое поганое дело. Особенно если не знаешь, где и во сколько. И в засаде лежать не сахар. Тем более в горах, ночью, среди леденящих камней, где пальцы даже огоньком сигареты не согреть, потому что курить - себе на погибель. А с каждой секундой, по закону подлости, все больше хочется.
Но в этом, наверное, особый смысл жизни: если кого-то ждешь, то в чем-то обязательно должен обделить себя или перетерпеть лишения", - думал Виктор.
- Закурить не найдется?
Четверо подростков стали полукругом, еще один проворно забежал за спину. Ребята действовали четко, и офицер понял, что так поступали они не раз.
Егоров протянул сигареты. Пачка исчезла в чьем-то кармане.
- Ну, - спросил кто-то, - а зажигалку забыл, чучело?
Страха у Виктора не было. Рождалась досада, что кто-то вторгается в его мысли, мешая думать о девушке. Если бы она была рядом, Егоров совсем по-другому повел бы себя с этими подвыпившими храбрецами. А так?
Зажигалка перекочевала в чужие руки.
- Деньги! - повелительно произнес третий голос.
Виктор вяло потянулся к карману, но кто-то из пацанов вдруг сказал:
- Нет, сначала кроссовочки. Слышь, дятел, кроссовки сначала. Я зырю клевые они у тебя, адидасовские.
- Что-о-о? - напрягаясь, спросил офицер.
- Кроссовочки, мудило, не понял, по-бырому, козел, - взвизгнул малолетка, а в спину Егорова ткнули кулаком.
- Кроссовочки, значит, - Виктор задохнулся от ярости, склоняясь к шнуркам, - щас, ребята. Сейчас, дорогие!
- То-то, фраер. За сколько купил, барыга?
Но ответа окружение не услышало, потому что Егоров уже бил головой в живот ближнему. Бил молча, сильно, сцепив зубы и сжав пальцы в кулаки.
8.
Ирина сидела в ресторане с темно-синими скатертями и уютными настольным лампами.
Судьба словно насмехалась над ней, потому что он тоже почему-то из всех выбрал именно это заведение.
Девушка ничего не пила и не ела. Она едва вслушивалась в непрерывную речь, нервно мяла матерчатую крахмальную салфетку и все думала, где сейчас Виктор.
Еще она рассчитывала, что вот-вот, чуть погодя, через минутку она обязательно ему все расскажет, а затем выскочит из-за стола и бросится на поиски Егорова.
"Он должен быть в кафе, - гадала девушка, - он обязательно там. Боже, лишь бы он не напился!"
Старик-фотограф, снявший столь нелепую панамку и облачившийся в строгий, со стальным отливом костюм, оказался на вид совсем еще не пожилым человеком. Он ловко кружил свою партнершу в танце. И хотя женщина была лет на двадцать моложе, в движениях фотограф ей ни в чем не уступал.
Сейчас они вновь вернулись к столику, пили шампанское, и глаза ловеласа становились все плотояднее.
Ознакомительная версия.
