на армянском. Она говорила почти без ошибок, но произношение выдавало: русский – чужой для неё язык. В речи Манушак это было не заметно – она жила в России с раннего детства.
– Если выйдете замуж, а он вас ударит, вы скажете: я сама деньги получаю. Так можно. И уйдете. И будете хорошо жить!
Манушак слушала равнодушно.
– А правда, что мужчине-армяне хуже относятся к жёнам, чем русские?
Алина тут же пожалела о своём вопросе, потому что тётя Ануш закричала:
– Что говоришь? Что говоришь? Кто такое сказал тебе?
Алина замотала головой:
– Нет, нет, это я так.
– Это Верка Плошка так говорит!
У всех членов семьи тёти Веры в деревне было прозвище Плошка, но откуда это пошло, Алина не знала. Тётя Ануш продолжала:
– Меня Виген бьёт, но крови нет! А её муж до крови бил! И она плакала всегда. А когда он умер – не плакала! А я – никогда не плáчу!
Она замолчала; Алина, смущённая, кивала головой.
Тётя Ануш заговорила по-армянски с дочерью, та отвечала на армянском. Потом тётя Ануш поднялась.
– Учиться надо! – подытожила она и попрощалась, – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответила Алина.
Тётя Ануш зашла в дом, были слышны её шаги, потом скрип диванчика в задней комнате. Она опять крикнула что-то по-армянски.
– Хима, – крикнула в ответ Мануш, взяла большой кусок лаваша, положила туда сыр, огурец и, завернув, отнесла в дом. Вышла, улыбаясь:
– Мама всегда сначала откажется, а потом передумает. Нравится, чтоб принесли.
– Я разозлила её? Она так кричала.
– Не думай, она всегда кричит. Она Верку Плошку не любит, решила, что та тебе про армян сказала.
– Она кстати просила тебя зайти завтра, битых яблок для свиней собрать.
– Делать мне больше нечего! Хотя… Может, зайду.
Девочки помолчали.
– А ты помнишь своего отца? – спросила Манушак.
– Смутно. Помню, он маму в снег толкнул, и мама хохотала. Я её поднимала. А у него красная куртка была… Плохо помню, я совсем маленькая была.
– А тебе про него не рассказывали ничего?
– Нет, дома не говорят о нём. Один раз только бабушка сказала, что он слабый человек. И что ему никто не запрещал со мной общаться.
– У тебя хорошая бабушка. И мама тоже хорошая.
Алина улыбнулась – Маша часто говорила такие вещи искренне, но невпопад.
– Ты сама хорошая, Маш, – и, шутя добавила, – и мама у тебя хорошая, и бабушка.
Манушак ответила серьёзно:
– Папа у меня тоже хороший. Он, когда не пьёт, добрый бывает. Телефон новый мне подарил. А в следующем году, может быть, в Армению с ним поедем.
– Неужели ты его каждый раз прощаешь?
– Я не обижаюсь на него. Сестра его ненавидит. Когда вышла замуж, больше не приезжает. Нам с мамой из-за него не помогает. Меня он не бьёт. Теперь он ещё неделю не будет…а может и две.
«Как же мне хорошо живётся!» подумала Алина, но тут же устыдилась и вздохнула:
– Сложно всё это.
Чуткая Манушак пожала плечами.
– Хочешь у меня остаться ночевать? Ляжем на диване в летней кухне.
– Нет, меня дома потеряют. Проводишь меня?
– Только до дороги.
Они вышли за ворота и через несколько шагов остановились. Сзади горела лампочка, но в окнах свет уже погас. На небе звёзд – как никогда не бывает в городе.
– Проводи меня до калитки, мне страшно, – попросила Алина.
– Ага! Мне возвращаться страшно будет.
– Ты на свет будешь идти.
– Иди одна, я подольше не буду свет выключать.
Алина перешла дорогу и пошла вдоль своего палисадника, с тревогой вглядываясь меж деревьев. Когда она дошла до калитки, свет перед домом Манушак погас.
– Блин, – ругнулась Алина и замерла; глаза освоились быстро.
Алина поднялась на крыльцо, толкнула дверь и вошла в сени. Стараясь не шуметь, заперла дом, разулась и прошла в переднюю комнату. Раздевшись, она забралась на кровать с высокой периной, которую для неё взбивала бабушка. Алина заснула, с удовольствием вдыхая запахи деревенского дома.
Лёшина мама купила красивое пальто. Длинное, с большими пуговицами и пушистым воротником. Лёша слышал, как мама говорила бабушке: «Два года по копейкам копила, не все ж ему на водку! Я, в конце концов, женщина!» Лёша уже знал, что все мамы – женщины, но про копейки и водку не понял. Когда он спросил об этом у воспитательницы, она ответила, что нехорошо это обсуждать с чужими людьми; бабушка сказала, что мал ещё отца судить; а мама обняла его и заплакала. Лёша решил не усложнять себе жизнь вопросами, а молча обожать это пальто. Когда он шёл с мамой по улице, одной рукой он держал маму за руку, а другой, поворачиваясь на ходу – за пальто. По вечерам он залезал в шкаф, утыкался лицом в мех, и ласково беседовал с самым лучшим в мире пальто.
Один раз, когда мама ушла, а пальто осталось, Лёша достал его из шкафа и начал с ним танцевать. Как он был счастлив..! Правда, мама вернулась быстро, и сильно ругала Лёшу, что он махрявит её единственную непозорную вещь! Но воспоминания об этом танце, все равно остались у Лёши, и никакими руганьями их не отнять. А мама могла бы быть и добрее, ведь она пальто на себе носит.
В этот вечер стало страшно задолго, до того, как ЭТО опять началось. Мама то смотрела на часы, то хваталась за телефон, то за Лёшу, а потом велела ему ложиться спать. Лёше спать не хотелось, но когда он предчувствовал ЭТО, он с мамой не спорил. Он только целовал её и просил лечь спать с ним. Ну и что, что кроватка маленькая! Нет, тесно не будет! Хорошо, хорошо, милый, давай вместе ляжем. Мама лежала рядом холодная и неуютная, а Лёша думал, лишь бы папа ничего внусненького не приносил. Ведь Лёша так хорошо себя вёл всю неделю!
Хлопнула входная дверь, мама вздрогнула, Лёша тоже.
– Сыын! А чо папка принёс? Иди ка сюда!
– Володя, тише, не надо, он спит уже. – Мама стояла в коридоре. Лёша знал, что сейчас она очень некрасивая.
– Цыц! Не лезь, когда мужик с сыном общается!
Лёша вскочил и, улыбаясь, побежал в коридор. Он все ещё немножко верил, что если быть ну очень хорошим мальчиком, то ЭТОГО можно избежать. Лёша обнял и поцеловал папу – главное не поморщиться и не заплакать – иначе ЭТО начнётся сразу.
Ухмыляясь и причмокивая, папа достал из пакета рулетик.
– На! Для тебя мне ничего не жалко! Я вас с
