твердила: «я ради неё, я ради неё, я ради неё». Она была в том состоянии, когда любое сказанное ей слово могло превратиться в скандал, но как обычно в таком состоянии, она ехала в пустом автобусе, и никто ей ничего не говорил. Не расплескав и капли своего настроения, она пришла к подруге. Та открыла ей дверь, вялая и бледная, как всегда.
Взмахом руки циркового артиста, Маша скинула капюшон. Аня отшатнулась, словно ударилась обо что-то лбом, открыла рот и выкатила глаза.
Маша нарочито засмеялась:
– Хоть что-то может вывести тебя из сонного состояния!
Аня смогла ахнуть:
– Маш, что это с тобой!
– Ничего особенного, просто сбрила волосы. Не уши – отрастут.
С Аней Маша чувствовала себя уверенной. Она выпрямила спину, и, раздевшись, улыбнулась зеркалу в коридоре.
– Представляешь, четыреста рублей содрали! Ну их, мы тебе бесплатно сделаем!
Маше казалось, что Аня уже знала и приняла все её аргументы.
– Где у тебя ножницы лежат? И без машинки обойдёмся – станком побреем!
– Зачем ножницы? Что побреем!?
– Ну, так у тебя же оставшиеся волосы длинные, их просто так не сбреешь, особенно станком. Надо обрезать, а потом только брить.
– Маш, ты чего? Я не хочу бриться налысо.
Маша шумно выдохнула и заговорила ласково, как с ребёнком:
– Анют, тебе вырезали опухоль, делают химию. У тебя из-за этого выпадают волосы, все это видят и понимают, а тебе кажется, что ты становишься очень некрасивая. Нужно перешагнуть через это. Брось вызов! Я помогла тебе. А наши фотки будут помогать сотням больных.
– Я не хочу быть лысой. У меня ещё есть волосы, они не все выпадут.
– Аня! При чём тут волосы? Это – идея! Ты понимаешь? Бросить вызов вместе!
Маша снова начала раздражаться. Аня по-прежнему упрямилась:
– Я не хочу быть лысой. У меня останутся волосы, и тебя я бриться тоже не просила!
И Маша взорвалась. Эти полгода она, не ропща, не жалуясь, отдавала всю себя, и слышит теперь такое!
– Не просила!? Ты меня не просила!? Я всё для тебя делала, ни на шаг не отходила, ночей не спала! Терпела твоё нытье, твои слёзы вечные, поддерживала тебя! А ты заявляешь, что не хочешь быть лысой!? Когда я уже побрилась!? Тварь ты неблагодарная!!
Маша долго бесновалась, выливая накопившиеся обиды. Устав, она надела, не зашнуровывая ботинки, и схватив в охапку куртку, выбежала из квартиры, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в подъезде. Услышав внизу на лестнице шаги, Маша надела куртку и завязала капюшон.
На улице у неё потекли злые слёзы.
Задувал ноябрьский ветер, и голове было холодно без волос.
Над воротами горела лампочка. Её света хватило Алине, чтобы разглядеть паука на уровне лица: он парил в воздухе. Это наводило ужас, и только здравый смысл подсказывал, что паук невидимой нитью связан с ветвями каштана, клонящегося над скамьёй. Алина подвинулась на другой край лавки.
– Паук! – указала она пальцем и сморщилась.
– Где? – Манушак покрутила головой. Она заметила паука и смахнула его рукой. Паук остался на рукаве, и Мануш легонько щёлкнула по нему средним пальцем.
– И что ты боишься?
– Просто противно.
– Пауки везде есть, и в городе тоже.
– Да, но не так вот ведь… Мне в деревне всё нравится, кроме них.
– Это потому, что ты не работаешь, – серьёзно сказала Манушак.
За воротами забухал пёс. Даже по лаю было ясно, что он гигантский; пёс сидел на цепи во дворе Манушак.
– Пакэль! Химарутун! Пакэль! – грянул в ответ мужской голос и лай стих.
– Маш, у тебя отец задами вернулся, – испуганно сказала Алина.
Манушак встала.
– Да. Ты подождёшь меня? Я поставлю на стол и выйду.
– Подожду. Я же не работаю, – подмигнула Алина.
Манушак на мгновение замерла, потом засмеялась, нагнулась и крепко поцеловала Алину в щёку.
– Хорошо!
Мануш уже отошла к воротам, Алина тревожно окликнула её:
– Маш, а он это? Ну…, – она приложила кисть к шее.
– Может быть. Тогда я выйду, скажу: не жди.
Глухие железные ворота запирались, как только заводили с луга корову, но в одной из створок была маленькая дверца. Туда и юркнула Манушак. Завозился, гремя невидимой цепью, пёс. В кухоньке зажглось окно, осветив маленький кусочек улицы, но быстро погасло.
Алина поднялась и подошла ближе к дому Мануш. Из передней комнаты шёл синий, то стихающий, то вновь разгорающийся свет телевизора. Соседний дом, тёти Веры, стоял крыльцом к улице; палисадник перед ним освещался жёлтым светом лампы. Дом Алины стоял на другой стороне, его окна были скрыты ветвями вишен и яблонь-китаек, но она знала – там тоже уютно мерцают вечерние передачи. Всё было тихо.
– Чикарэли!!
У Алины гулко застучало сердце. «Тётя Ануш кричит» – поняла она. Дребезг женского голоса тут же скрылся в грохоте мужского. Этот второй голос наполнил не только дом, но и улицу. Непонятность рычащих слов вселяла ещё больший страх.
Тётя Вера выбежала на крыльцо.
– Эх, чёрт! Опять начал!
Она помолчала, приглядываясь к улице после светлых комнат.
– Алин, ты, что ль стоишь?
Алина подошла к низенькому деревянному заборчику, отделявшему палисадник от дороги.
– Я, тёть Вер, здравствуйте.
– Подымайся сюда. Чего прячешься там – вишь чо творится!
Алина прошла через калитку и подошла к крыльцу.
– Я Машу жду, она обещала выйти.
– Да куда выйти-то?! Ты чо, оглохла, не слышишь?
– Слышу. Но может в этот раз не так будет…
Тётя Вера неожиданно ловко села на верхнюю ступеньку крыльца.
– Ну дай Бог, дай Бог…Он их каждую неделю, только так, гоняет. В прошлый раз они даже к твоей бабке ночевать ходили, а Витька по улице за ними бежал. Вас ещё не было тогда.
– Она говорила.
– Эти армяне, черти, самые злобные. Он её в гроб сведёт.
Алина не очень любила тётю Веру, но стоять одной возле дома Манушак было страшно, и не хотелось возвращаться к себе, не дождавшись подруги, – она точно выйдет, раз обещала. Алина опустилась на нижнюю ступеньку крыльца.
– Мама говорит, это не в армянах дело, а просто такие люди бывают. Что русские ещё хуже есть, а армяне – лучше.
– Лаадно! Много мать-то твоя понимает. У меня Сашка, муж, помнишь дядь Сашу-то? Он тоже, как выпьет – буянил, но чтоб такое – никогда. Жалел, – добавила тётя Вера и грустно вздохнула.
– А этот? – продолжала она, – Изьверг!
Алина пожала плечами. Она не помнила дядю Сашу. Тётя Вера заговорила опять:
– А это, вы с Машкой чо, дружите хорошо? Ты, как ни приедешь, всё время у армян
