трёшься.
– Ну не всё время…– смутилась Алина.
– Ды да, но ходишь-то к ней всегда. Она к тебе, смотрю, бегает. В городе-то у тебя есть подружки?
– Конечно, есть, но и Маша мне подружка.
– И зимой с ней общаешься? По компьютеру там или чего у вас?
– Мы вконтакте переписываемся.
– В контакте, да… Вы одногодки с ней что ль?
– По возрасту да, а по классам она только в десятый пойдёт, а я в одиннадцатый.
– Эт-ты через год в институт поступать что ли будешь?
Алина чуть оживилась.
– Да! Но я пока не знаю куда: у нас в городе очень хвалят математический, типа учат хорошо и с ним везде устроиться можно, но я как-то больше на эконом хочу.
– Понятно, понятно, – перебила тётя Вера. – Вот поступишь, и забудешь свою армяшку.
Алина опешила. Тётя Вера уточнила:
– Ну, вернее, новая жизнь начнётся, учёба, подружки новые, женихи – про деревню и детство забудешь…. Вроде он там стихать начал. Видать совсем пьяный пришёл, сил не хватило. Ну, может Маша и выйдет к тебе.
Алина молча поднялась и вышла за заборчик. Мягко, почти ласково тётя Вера добавила:
– Скажи ей, пусть завтра зайдёт ко мне. Яблок много нападало, гниют, пусть для свиней заберёт. Мне не надо.
– Ладно, – сухо ответила Алина.
Тётя Вера скрылась в доме и затворила дверь. Алина подошла вплотную к воротам Манушак. Снова всё было тихо. Через пару минут раздался шорох шагов, и Маша открыла дверцу.
– Алина, – кликнула она, не заметив подругу.
– Я тут, – отозвалась та.
Мануш резко обернулась, узнала Алину и сурово пригласила:
– Заходи, во дворе сидеть будем.
Алина видимо заколебалась, и Мануш раздражилась:
– Не бойся! Он до утра не проснётся.
Алина, пригнувшись, вошла в дверцу. С двух сторон двора высился глухой забор, а в центре был небольшой огород, обнесённый крупной сеткой. Сетка тянулась и над головой, до крыши дома. Она была вся увита виноградом. Крыльца в доме не было; рядом со входом стоял деревянный стол и скамья, они хорошо освещались лампочкой, горевшей над входной дверью. То, что было за огородом – летняя кухня, туалет, дальше конура и хлев, (Алина всё представляла по памяти), тонули в темноте. Взвизгнула хрюшка, погремел цепью, зарычал и улегся на землю пёс.
– Садись, – велела Мануш подруге и ушла в темноту.
Алина села на скамейку и принялась пощипывать виноград. Он дозреет только к концу августа, но Алине нравились кислые ягодки. В темноте на пару секунд загудел мотор насоса – видимо Маша включала воду, потом послышались всплески. Манушак появилась с большой эмалированной миской, наполненной огурцами.
– Сейчас с тобой кушать будем, – весело сказала она и ушла в дом, аккуратно расправив за собой занавеску от мух.
Алина выбрала из миски самый маленький огурчик, но всё равно, откусила кончик и, не пробуя, выбросила в траву. Огурец был очень сладкий.
Вышла Манушак, занавеска потянулась за ней, как фата, а потом неровно опала. Мануш поставила на стол большую миску, положила свёрток в целлофановом пакете и поправила занавеску.
– Да мух-то нет, – заметила Алина.
– Другие зато есть. Вокруг темно, а дверь светлая.
– Ну да, – согласилась Алина и хлопнула комара на икре.
– Всё нормально сейчас? – спросила она заботливо, указывая глазами на дом.
Мануш достала из кармана халата тряпку и протёрла стол.
– Да, он уснул, его и выстрелом не разбудишь. Давай кушать.
Она отделила от свёртка три тонких, но огромных по площади лаваша и положила на стол. Оставшиеся в пакете лаваши протянула Алине:
– На. Домой заберёшь.
– Спасибо, – Алина положила пакет на край стола со своей стороны, – я их обожаю.
– Знаю, – улыбнулась Мануш.
Когда Манушак улыбалась, показывая меленькие белые зубки, глаза у неё оставались огромными, от них разбегались тонкие лучики, взгляд становился нежным – и всё лицо искрилось улыбкой. Маша была очень красивая, и тёмная галочка, соединявшая брови, её не портила.
– Сыр свежий. Ешь, пожалуйста. С собой тоже дам.
Нежный солёный сыр, его не называли брынзой, а просто – сыр, был порезан на толстые ломти, но рассыпался, когда его брали, оставляя кусочек, равный подушечкам пальцев. Алина оторвала кусок лаваша, положила на ладонь, щепоткой другой руки наполнила его сыром и свернула конвертиком. Потом взяла огурец, обкусив концы, и стала есть вприкуску.
– А мне нравится огурец внутрь заворачивать, – сказала Манушак.
Вокруг кто-то трещал и цыкал, но Алина не обращала внимания. Она молча жевала, и только начав сворачивать новый конвертик, опомнилась:
– Спасибо, Машуль, очень вкусно.
Мануш не стеснялась:
– Мне тоже вкусно. У меня уже как у мамы получается, да?
– Я не помню, как у твоей мамы, но это – вообще супер. Я удивляюсь, как лаваш такой тонкий, это же, по сути, хлеб?
– Хочешь, научу?
– Неа, корми побольше лучше.
Подруги засмеялись. В доме заскрипели полы, послышалось кряхтенье.
– Мама идёт, – сказала Манушак.
Резко дёрнув занавеску, во двор шагнула тётя Ануш.
– Э! Алина, как дела?
– Всё хорошо, спасибо.
Тётя Ануш, грузно переваливаясь – у неё всегда болели ноги – подошла ближе и опустилась на скамью.
– Сидеть с вами буду. Дышать воздухом.
Хотя Алина заочно жалела маму Мануш, но, встречая её, робела. Полная, крупная, с чёрными волосами над губой, походившая на мужчину, тётя Ануш мало говорила по-русски, часто кричала на дочь, с силой шлёпала по спине и плечам.
– Хорошо на улице, да? – поддержала разговор девочка.
– э! Мне уже всё равно как на улице. Хорошо или плохо – всё равно, – тётя Ануш задумалась. – А раньше всё нравилось.
– Матри утум, – ласково сказала Манушак.
– Ченузум, – произнесла мать.
Алина привыкла слышать речь, которую не понимает, и почти не смущалась этим, но Мануш, взглянув на неё пояснила:
– Я предложила маме поесть, а она отказалась.
Тётя Ануш, однако, заговорила по-русски.
– Алина, твой отец где?
– А… не знаю… в городе наверно. Они давно развелись с мамой, мы не общаемся.
– А деньги даёт вам?
Алина не ожидала таких вопросов. Тётя Ануш редко заговаривала с ней, и только о делах бабушки.
– Я не знаю…Вроде какая-то часть зарплаты автоматически маме на карту приходит.
– И мама сама зарабатывает?
– Конечно. Там от него вроде не очень много…
– Э! сволочь какой! А мама твоя молодец. Образование имеет, да?
– Высшее? Ну да, она экономический заканчивала. Я вот тоже думаю туда поступать…
– Учиться надо, что говорю! – тётя Ануш грозно посмотрела на дочь, но вновь стала обращаться к обеим девочкам, – вы должны учиться, много учиться! А потом работать.
Речь тёти Ануш на русском сохраняла те же сердитые интонации, что и
