на месте. У меня большой родительский опыт – целых полтора года, но столько крови мне ещё не приходилось видеть. Даже дыхание перехватывает.
Мальчик перестаёт кричать и широко раскрывает рот, будто зевает. У него нет передних зубов. Что это значит – зубы всё ещё режутся или его новенькие зубки сломались? Я сжимаю телефон в кармане куртки. Мне-то что делать – вызывать скорую? Нет, не стоит вмешиваться в чужие дела. У этой няни, возможно, гораздо больше опыта, чем у меня. Правда, она намного моложе. А меня будто заклинило – вот как оно бывает, когда теряют дар речи.
– Вам помочь? – мой голос похож на писк, когда я, наконец, умудряюсь задать вопрос.
– Весь рот в крови, – говорит няня. – Дайте мне, пожалуйста, вон ту бутылку с водой.
– Кьови, – говорит дочка. Она сейчас повторяет всё, что слышит.
Девушка запихивает мальчика в коляску, льёт воду ему в рот. Он что-то проглатывает, что-то сплёвывает. У него исследовательское выражение лица, можно подумать, он анализирует свои ощущения. Замечает кровь у себя на руках, на курточке, на руках у няни. Опять открывает рот, глаза округляются, наливаются слезами. Крови, кажется, стало ещё больше.
– Кьови. – Дочка пальчиком указывает на все красные пятна на белой рубашке няни. Откуда девочка, которой всего полтора года, знает, на что похожа кровь? Но я рада, что она понимает и мне не надо ничего объяснять.
Дочка отпихивает мою руку, хочет подойти к мальчику. Я удерживаю её. Понятия не имею, что происходит у неё в голове в этот момент.
– Ничего страшного, – говорю я ей. – Малышу больно, но он поправится.
Няня толкает коляску к выходу с детской площадки. «Мы пойдём домой и позвоним маме», – говорит она.
– Надо бы к врачу, – говорю я ей. Не уверена, что она смогла хорошо осмотреть его рот. А вдруг ребёнок проглотил что-то острое и у него внутреннее кровотечение?
Дочка бежит за ними и, когда калитка закрывается, хватается за прутья решётки.
– Пока-пока! – кричит она вслед малышу.
А вдруг опасный предмет, о который порезался малыш, всё ещё в песочнице? Дочка прилипает к забору, а я незаметно отхожу взглянуть, не лежат ли там стёкла, острые палки, сломанные совки.
Ничего не нахожу, но это не значит, что там ничего нет. Пока ищу, вижу, что дочь общается с огромной серой собакой. Собака сопит ей в лицо через прутья решётки. Страшенная порода, но девочка даёт собаке облизать ей лицо и пальцы и хихикает. «Кьови», – говорит она. Собака зевает, скаля зубы.
Вот именно, крови. На сегодня хватит. Я оттаскиваю дочку, не обращая внимания на её вопли, сажаю в коляску и защёлкиваю пряжку. Понятия не имею, куда нам пойти, надеюсь только, что соображу, когда отдышусь.
Смотрю на телефон. Ещё только восемь утра.
Кто-то сказал, что вы – плохая мать? Вы и сами обеспокоены?
Тест на материнство состоит из пяти устных и пяти письменных частей.
Ваша оценка: «B –»
Cроки поджимали, строчку за строчкой Ирина прогоняла код в поисках ошибки. Домработница Неуза вкатила в комнату пылесос.
– Я перейду в гостиную, – сказала Ирина, отрываясь от экрана. Перед глазами всё ещё плыл текст программы.
Широко улыбаясь, Неуза протянула ей карточку. «Приходите, пожалуйста, – проговорила она. – Приглашаю всех своих старых клиентов».
– Что это?
– Праздник в честь моего малыша. Я заказала зал на двести человек. Сестра делает торт в виде замка, мама – кексы с коронами. Пусть мой беби родится принцем.
– Сочту за честь. – Ирина выключила компьютер и встала. – Американский принц. Очень поэтично.
– А на следующей неделе УЗИ. Родные собираются приехать – я узнавала у доктора, сколько человек может поместиться в комнату для УЗИ. Тёте обязательно хочется увидеть, специально летит из Бразилии, и моим родителям, само собой, и родителям мужа из Пуэрто-Рико.
Пора звонить маме, вспомнила Ирина, кивая Неузе. Она взглянула на часы – ну да, самое время до обеда. Новая сиделка следит, чтобы Ирина звонила каждый день в одно и то же время; по её словам, пациенты с деменцией, как младенцы, очень зависят от соблюдения распорядка. Дождавшись паузы, Ирина ещё раз кивнула Неузе и вышла в гостиную.
Голос новой сиделки звучал очень профессионально: рассказала Ирине, что мать ела и какие принимала лекарства, предупредила, что та сегодня в агрессивном настроении, и передала трубку матери.
– Кто это? – спросила мать по-русски. – Откуда мне знать, что это моя дочь?
– Как ты, мама?
– Как я? А что у меня может быть хорошего, если моя дочь поручает заботиться обо мне чужим людям? Вынуждена тебя огорчить, я требую, чтобы из моей комнаты убрали телевизор. Он жрёт всё электричество. Я не желаю его смотреть. И не хочу, чтобы кто-то другой включал его без спроса.
– Кто же его включает?
– Все эти люди, которые постоянно приходят и уходят. Они не знают ни слова по-русски. У них ужасные манеры. Даже не представляют, что мне нужен нож, я привыкла есть ножом и вилкой. Они абсолютно невежественны. Ничего не читают, ни книг, ни газет, зато всё время включают телевизор. А я его не смотрю. Он потребляет электричество. У меня от него болит голова. Мне нужно, чтобы они вытащили его отсюда.
– У меня проект горит, мама. Я приду в среду.
– Очень мило. Моя дочь никогда не навещает меня. Никогда не звонит.
Когда позже Ирина вернулась к работе, она нашла на столе приглашение от Неузы.
Она читала приглашение и исполнялась непомерной гордости за приютившую её страну. Они с Неузой – две иммигрантки из разных уголков мира, и им обеим выпал жребий попытать судьбу в Соединённых Штатах. С детства в ней воспитывали веру в бесклассовое общество в Советском Союзе, а оказалось, что идеал существует здесь, в США. Каждую неделю Ирина вызывала Неузу помочь по хозяйству – помыть уборную и полы в доме, постирать, рассортировать мусор. В Америке Неуза от этого не становилась неполноценной в глазах Ирины. Как раз наоборот. Уборка была такой же работой, как и любая другая. Во многих отношениях Неуза была даже более американкой, чем Ирина, более равной, что ли, если такое может быть.
Ирина приколола приглашение на доску объявлений над рабочим столом и зашла в интернет-магазин, чтобы купить подарок. Наверное, приятно будет, думала она, подержать на руках новорождённого. Оставалось надеяться, что она переросла тот возраст, когда чужие дети вызывают сожаление, что у неё уже не будет своих.
Недели шли, живот рос, но Неуза продолжала работать. Выносливость домработницы удивляла Ирину. Теперь они виделись мимоходом – Ирина всё чаще навещала мать, чьё состояние резко ухудшилось; появление Неузы служило Ирине сигналом, что пора отправляться в пансионат.
– Всё болит, – сообщала Неуза, – спина, ноги. Ужасная изжога.
– Может быть, заплатить вам, чтобы вы не работали? – как-то раз пошутила Ирина, когда переживания за маму переполняли её.
Она и впрямь подумывала об этом – ей хотелось сделать для Неузы что-то такое, что облегчило бы её положение. После двадцати лет жизни в Кремниевой долине Ирине всё никак не верилось, что она смогла добиться успеха. Она была ведущим специалистом в растущем стартапе. Вечера и выходные чаще всего проводила дома, в своём кабинете за большим белым столом, освещённым тремя мониторами. У неё был собственный дом. После того, как мать оказалась в доме престарелых, Ирина в полном смятении обновила облик квартиры: купила в спальню два дорогущих «щучьих хвоста» [18], чтобы освежить атмосферу, завела в кухне профессиональный винный бар, в гостиной напротив вмонтированного проектора водрузила белую доску размером с двойной экран. В субботу утром домработница приходила начищать все поверхности.
Неуза взглянула на Ирину так, будто и не слышала её слов.
