class="p1">– В следующий раз мне поможет свекровь. Я обучаю её, чтобы она замещала меня, пока буду сидеть с ребёнком.
Ирина покраснела. Она представила, что если вдруг начальник предложит ей незаработанные деньги – как она к этому отнесётся? Посчитает его намерения жутко оскорбительными? Станет искать скрытые мотивы? Наконец, заподозрит, что босс надеется на сексуальные услуги? Даже если не так, всё равно, это обесценит её работу, и выйдет, что ей платят из жалости. Ну нет, американцы – грамотные переговорщики. Неуза хоть и родилась в Бразилии, но в Штаты переехала ещё подростком. Она бы прямо сказала, что хочет изменить условия контракта.
В машине, раздумывая над случившимся, Ирина решила в следующий раз сказать Неузе, что уважает её мастерство и сноровку, а предложение сделала чисто по-дружески: у неё есть деньги и она была бы рада помочь.
Мать выглядела измождённой, не могла уже сама встать с постели, не говорила с медсестрой по-английски и, похоже, отказывалась от еды.
– Когда я вернусь домой? – спросила она Ирину. – Эти люди не понимают ни слова из того, что я говорю.
– Хочешь супа? Сегодня грибной, с перловкой. Очень питательный.
Мать проглотила одну ложку.
– Ты думаешь только о себе. Где же я ошиблась? Почему, скажите на милость, у меня выросла такая бесчувственная дочь?
Ирина вздохнула.
Внезапно мать перегнулась через поднос и горячо зашептала:
– Здесь есть одна санитарка, я думаю, она хочет меня убить. Я видела, как странно она на меня смотрит. Пронюхала, где я прячу деньги, и стащила. Теперь думает, что у меня есть ещё. Она пыталась меня отравить.
– Никто не хочет убивать тебя, мама. – Ирина старательно игнорировала дикий блеск в глазах матери и говорила спокойно и размеренно, так, как это делают сиделки. – Твои медсёстры зарабатывают столько, что тебе и не снилось. Им не нужны твои копейки.
Мать соизволила открыть рот, чтобы проглотить ещё одну ложку супа, и покачала головой:
– Безусловно, хотят. Жадные люди. Им всегда всего мало.
– Перестань, мама. Нельзя относиться к персоналу, который ухаживает за тобой, как к людям низшего сорта. В Америке все люди имеют равные права. Я говорила тебе, что Неуза пригласила меня на праздник по случаю рождения ребёнка?! У неё будет вечеринка… – Конец фразы повис в воздухе. Она попыталась вспомнить, довела ли она до конца процедуру заказа подарка по Интернету, а если пакет пришёл, то куда она его сунула. Но стоп: она вдруг вспомнила дату, обведённую ярким синим маркером поверх приглашения, прикнопленного к её доске объявлений. – Какой сегодня день? – спросила она, оглядывая комнату и вытаскивая телефон. Как это могло случиться? Вечеринка прошла неделю назад.
– Сообщи мне, когда президент пригласит тебя на обед, – сказала мать. – А домработница – я бы предпочла, чтобы она варила тебе суп.
Ирина перевела дух и произнесла то, что она всегда говорила матери: «В этой стране нет ничего невозможного. Кто знает, не исключено, что её сына выберут президентом».
– Мир устроен совсем не так. Он мне надоел, – сказала мать, отталкивая поднос и проливая остаток супа.
Вернувшись домой, Ирина обнаружила, что Неуза убрала дом так же тщательно, как обычно: привела в порядок содержимое холодильника, протёрла до блеска стеклянную дверцу винного бара, даже личные полотенца выложила в форме цветов.
Ирина взяла тарелку, нарезала ломтиками сыр и яблоко и налила себе бокал вина. Неуза будет такой же хорошей мамой, как и домработницей.
Глупо думать, что Иринина невнимательность может как-то повлиять на будущее этого ребёнка.
Автобус набит до отказа. Светлана устраивается на сиденье у окна рядом с центральной дверью; отсюда ей открывается зрелище, в котором показывают, как москвичи пытаются войти в автобус и выйти из него.
Она любит взглянуть с изнанки на миф о гордости, с которой так носится нынешняя молодёжь. Светлана родилась в Москве перед войной, а в войну они с матерью бежали от немцев в Удмуртию. Деревня, где они обосновались, была гиблым местом; Светлана помнит, как весной, когда таял снег, хозяйская собака увязла в грязи, захлебнулась и сдохла. После войны Светина мама несколько лет обивала пороги, умоляя разных чиновников разрешить им вернуться в Москву. Так что для поколения её матери слово «гордость» скорее уж ассоциировалось с умением достать капроновые чулки.
Большинство пассажиров толпится у дверей, это не самое удачное решение, поскольку там нельзя держаться за поручни и внезапные остановки и рывки автобуса мотают стоящих из стороны в сторону. Одна сильно накрашенная дама средних лет чуть не сломала нос, когда резкий толчок отбросил её к металлической стойке. Расталкивая всех локтями, она выбирается из автобуса. Да, с помощью новомодных процедур и косметических средств можно изрядно изменить внешность, но знакомый угрюмый взгляд не оставляет сомнений – дама наверняка русская.
Девочка с двумя синими бантами, пытаясь защитить от давки маленького брата, сильно наклоняется над ним и при очередном торможении сбивает его с ног; мальчик валится под ноги пожилому подвыпившему мужику, тот вскидывает гневно руки и шипит на детей. Девочка что-то кричит в ответ. Шум мотора мешает Светлане разобрать слова, но, судя по интонации, девочка говорит по-русски.
Желающие попасть в автобус карабкаются по ступенькам и мешают тем, кто хочет выйти. Водитель, действуя самым верным способом, закрывает двери у них перед носом. Штурмующие не дают дверям закрыться. Они кричат тем, кто внутри, чтобы прошли в середину салона. Кто-то проходит, кто-то нет. Всем не поместиться, как ни крути. Группа подростков, которым повезло, потешается над друзьями, оставшимися на холоде. «Русские!» – решает Светлана.
В автобусе жарко. Она ёрзает на сиденье, пытаясь немного отодвинуться от соседки. Тётка, постарше неё, придерживает на коленях два мешка с продуктами и битком набитую сумку. Женщина обхватила своё добро, скрестив на нём руки, как делают русские. Светлана не взялась бы объяснить, откуда у неё чувство, что это как-то связано со строкой из Пушкина. Над златом чахнет? А ведь тётка знатно замаскировалась, если бы не эти руки.
Соседка вскоре выходит, её сменяет толстый старик, из-под его расстёгнутой куртки видна клетчатая рубашка, плотно заправленная в серые брюки. У Светиного отца была такая же рубашка, а поверх неё он носил подтяжки. Она готова приветливо кивнуть этому человеку, но, когда он поворачивается к ней, она ловит стальной блеск в его глазах. Русский!
Когда старик вылезает из автобуса, она пытается сообразить, скоро ли её остановка. Как только у неё возникает эта мысль, раздаётся громкий резкий голос, который спрашивает по-русски: «Где мне выходить?» Она оборачивается, чтобы посмотреть, кто это сказал, но все вокруг молчат. «Кто спрашивал про остановку?» – говорит Светлана. Никто не отвечает. «Узнайте у водителя, – предлагает она. – Он вам подскажет».
Автобус снова останавливается. Люди выходят; люди входят. Кто-то получает локтем в бок. Кто-то чуть не потерял туфлю. Чем больше Светлана всматривается в жесты и лица, разглядывает носы входящих пассажиров, тем больше убеждается, что они русские. С какого-то момента все пассажиры автобуса кажутся ей русскими. Она понимает, что скоро и ей придётся уступить своё место. К счастью, она уже в том возрасте, когда большинство людей проявляют к ней хотя бы видимость уважения.
Водитель – её последняя надежда. Но, как она ни старается, ей не удаётся поймать его взгляд. Со своего места ей виден лишь локоть да потрёпанная кожа куртки. Толстая непробиваемая броня. Спасения нет.
Молодой человек в русского вида очках оборачивается и пялится на неё. Его глаза за стёклами налиты кровью, а кожа изрыта язвами от прыщей. «Алкоголизм приводит к сердечным заболеваниям и ранней смерти», – начинает было Светлана, но он прерывает её. «Придурошная, – кричит он.
