class="p1">Вскакиваю, бегу, как есть, в пижаме, только халат накинул, в прихожую, за дверь, босиком по грязным ступенькам.
Стой! Кричу. Стой! Пожалуйста! Не ходи! Я за тебя! Встала. Стоит, руки в карманах. Не поворачивается. Не ходи, повторяю. Я за тебя!
Обернулась, улыбается, закраснелась, губы приоткрыты довольно… она, что же – согласна? Она согласна, чтобы я – за нее? Она, выходит, ради этого?.. Только ради этого… а сама… а я, дурак… ах, гадина, гадина… Делаю еще шаг и останавливаюсь, кажется, в луже. Мне все равно.
Она смотрит на меня, румяная, довольная, в глазах сияет ты за меня.
Помолюсь, говорю.
Что? Спрашивает. Что ты сказал? Я. За тебя. Помолюсь. Говорю я.
Улыбка исчезла. Румянец стал красной сыпью.
А, говорит бесцветно. Спасибо.
Ничего, говорю, пожалуйста.
Иди, говорит, не стой в луже.
Пойду, говорю. Пойду.
Пойду.
…Всех сторонилась, почти не разговаривала, только смотрела, не мигая, темными непрозрачными глазами. У нее был неприятный, тревожащий взгляд, как будто она уже задала вопрос и ждет ответа. Что тебе? Спрашивали мы, раздражаясь, но она только качала головой и отворачивалась.
Мы никак не могли понять – почему ее включили в команду? Маленькая, слабая, ни красоты, ни живости, ни особенных каких-то талантов, сколько она продержится, такая? Но, видимо, кто-то на предварительном собеседовании увидел ее дар – еще неразвитый, почти незаметный – и вот, пожалуйста, одиннадцатый, внеплановый член группы сидит на кухне в углу и смотрит на входящих неподвижным вопросительным…
* * *
…Как жидкость принимает форму сосуда, в который ее наливают. Она не просто отражала своего собеседника – это мы все умели, и умели, смею заметить, неплохо, – она становилась этим собеседником. В ней была не искренняя заинтересованность, но полное приятие, поначалу немного чрезмерное, немного слишком восторженное, немного, пожалуй, липкое и от этого настораживающее, как будто твое собственное отражение вдруг начинает говорить тебе комплименты. Меня это беспокоило, я старалась держаться от нее подальше, но были среди нас и те, кому это нравилось, они подружились с ней раньше прочих и принялись вовсю ее расхваливать, и от этого она становилась все смелее, все увереннее, все…
* * *
…Было ли у нее хоть что-то свое: мысли, интересы, интонации, голос, походка, прическа… даже цвет кожи у нее менялся, неизменным оставался только раздражающий, как зуд, вопросительный взгляд матовых темных глаз, но она стала чаще моргать, научилась улыбаться, и в конце концов мы привыкли и к взгляду, и полюбили ее, как любят только себя, и даже я – я корю себя за это, – даже я в конце концов…
* * *
…Выигрывая состязание за состязанием. Шаг за шагом она уходила вперед, оставляя нам обертки и шелуху. По правилам, после каждого конкурса одна из проигравших покидала группу, и вот нас стало десять, потом девять, потом восемь. Мы начали держаться вместе, мы забыли прежние – обычные среди женщин – ссоры, нас больше не интересовало, кто съел из холодильника обезжиренный йогурт и кто не положил на место фен, мы хотели только выстоять, а она, казалось, даже не замечала, что мы сплотились против нее. Дар ее разросся, стал огромным, как небо, и она шла на состязание, протягивала руку и просто брала то, о чем мы мечтали, как будто это было невысоко висящее яблоко или бутерброд на тарелке, и не было ничего, что мы могли бы…
* * *
…Ни малейшего шанса. Я была совершенно вымотана бессонницей и нескончаемой головной болью, мне хотелось только, чтобы все это побыстрее кончилось. Она сидела на краешке моего стола и за что-то выговаривала нашей темнокожей уборщице, и уборщица, обычно обидчивая и крикливая, улыбалась ей довольно и кокетливо, как своему отражению, и даже раз или два поправила на голове косынку, будто и впрямь смотрелась в зеркало. Потом уборщица ушла, а она повернулась ко мне, и я увидела, как стремительно светлеет ее кожа, как становятся бледнее и тоньше налитые губы, а на остреньком подбородке появляется едва заметная ямочка – моя ямочка! Я встала и вышла из комнаты, мне было…
* * *
…Конечно же, победила. Я просто не стала участвовать, сказалась больной, и подарила ей победу в последнем конкурсе, украв удовольствие от нее. На торжественный прием по случаю окончания программы пригласили всю команду. Десять неудачниц в вечерних туалетах безуспешно пытались напиться, а победительница стояла посреди залы в короне, в атласной ленте через плечо и запросто беседовала с самим… неважно, пусть будет NN – мы все втайне мечтали об этой чести с самого начала программы. И, как всегда, она не просто беседовала, она была NN – та же изящная, гладко причесанная голова, тот же крупный породистый нос, те же немного тяжелые брови и, главное, тот волшебный голос. NN выглядел не просто довольным, он был совершенно очарован, и десять пар безутешных глаз, не отрываясь, глядели, как он все чаще подносит ее руку к губам, как раз от раза все дольше…
* * *
…Откуда взялся, кто его притащил на торжественный прием? Внезапно у дверей послышалась возня, и мохнатый черно-белый шар пронесся через залу и запрыгал в ногах у NN. NN засмеялся, отпустил ее руку и присел к шару, довольный шар встал на задние лапы, оперся передними NN на колено, высунул розовый в темных пятнышках язык и попытался лизнуть его в лицо. Смотрите, сказал NN, смотрите, какой забавный! Да, сказала она, странным невыразительным голосом, забавный. Да вы не на меня смотрите, настаивал NN, вы на него… он выпрямился и сунул болтающий лапами шар прямо ей в руки, смотрите же! Она закусила губу и посмотрела на шар. Шар посмотрел на нее, вывалив язык в пятнышках. Через секунду они вдвоем бежали к двери, распугивая звонким лаем…
…Я, говорит, хочу похудеть килограммов на пятьдесят и на тридцать лет помолодеть, а третье желание пока отложим, я его потом обдумаю, ей, понятно, хорошо, она в годах и в теле, может вот так, с размахом, а враг у ней – дамочка субтильненькая, тощенькая такая, бледненькая, в ней, может, всего килограммов сорок пять в одежде, а по условиям-то договора ей все должно достаться вдвое, и, значит, если условия выполнять, бедняжечка просто исчезнет и даже родится не скоро, а у ней семья, сын-школьник, это ж все последствия надо учитывать, ну, наши заметались, что вы, говорят, зачем вам худеть, вы такая интересная дама, вам и не пойдет худоба, у вас кость широкая, ключицы торчать будут неэстетично, и что хорошего будет, если вы сразу настолько помолодеете, ну станете бессмысленной милашкой, каких тысячи, желайте лучше несметных богатств или там власти, а если хотите вражине насолить, то можно пожелать камень в почке, у ней тогда будет два камня, а она только посмеивается, нечего, говорит, договор есть договор, я его кровью подписывала? Подписывала, вот и будьте любезны, в общем, выполнили ей желания, я же и выполнял, хотя начальник отдела, конечно, рвал и метал, какой, кричал, идиот выдумал с бабами договоры заключать, у баб и души-то никакой нет, только зря время и средства тратите, как будто они бесконечные, он по-другому, понятно, выразился, но я его слов повторять не буду, чтоб не смущать никого, а баб, что у них души нет, ему потом припомнили, в стенгазете протянули как мракобеса и квартальной премии лишили, наши смеялись в курилке, что он тоже вдвое получил, в общем, эта, как и заказывала, похудела-помолодела, а вторая, конечно, исчезла, кто-то из теоретиков говорил, что ее в другое измерение выкинуло, и она там теперь живет с отрицательным возрастом и весом, но я не верю, что еще за другое измерение, а эта от третьего желания отказалась, хотя я и предлагал, вы, говорит, и без того мне их три выполнили, и по щеке меня потрепала, и, что характерно, ключицы у нее несильно торчали, сложение, видать, такое…
…Я не так уж часто хожу в этот ресторан, он мне не по карману, поймите меня правильно, денег нам хватает… хватало, но больше на самое необходимое, еще же девочка растет, ей все время что-нибудь нужно, сами знаете, дети, а мне иногда хочется вот так зайти и почувствовать себя… так что я себе позволяю, раза два в год, ну, три, но не чаще, на день рождения, потом в декабре, если к Рождеству прибавка, ну и когда «спортинг» выигрывает, «спортинг» мне тоже не по карману, верней, не по чину, вы понимаете, мне болеть за «спортинг», как вот вам
