ждало по ту сторону океана.
Когда мы приземлились, бортпроводники по очереди пытались разобрать надпись на бейдже у меня на шее, как будто я утерянный багаж. Одна из них схватила меня за руку и потащила в зону таможенного досмотра, где я прошла целую вереницу огороженных лентами очередей и подписала бланк, текст на котором даже прочесть не могла. Когда прозвучало объявление по громкой связи, она посмотрела на настенные часы и начала нетерпеливо постукивать ногой. Мой паспорт взялся листать мужчина с кучей шевронов, периодически он поглядывал на мою визу, наспех скрепленную погнутой скобкой. Я видела, как у него за спиной на ленте крутятся чемоданы. Таможенник спросил меня, насколько я поняла, не жила ли я недавно на ферме. Я посмотрела на его шевроны и помотала головой.
Он поставил в паспорт штамп и отпустил меня, после чего бортпроводница тоже со мной распрощалась. Я забрала свой чемодан с багажной ленты и пошла за всеми остальными к стеклянным дверям. На закрытых створках не было ни круглых, ни обычных ручек, но никого это как будто не волновало. Я уже думала окрикнуть людей, предупредить об опасности, но не знала, как это сказать по-английски. Когда первые пассажиры направились к выходу, я зажмурилась, ожидая, что стекло вот-вот брызнет осколками. Но в последний момент двери открылись сами, как по волшебству.
По ту сторону прохода группками толпились родные и близкие. Маленький мальчик вцепился в ногу матери; двое друзей, обнявшись, кричали что-то друг другу. За ними полукругом стояли люди в костюмах и держали в руках таблички с именами. Я шла за толпой, склонив голову набок в попытке уравновесить сверлящее чувство внутри, пока не врезалась в какого-то мужчину с карапузом на руках, похожим на мою сестру.
Мужчина посмотрел на меня сверху вниз, и секунду мы сами не понимали, кто из нас двоих перепугался сильней. Женщина рядом – с табличкой, на которой от руки было написано мое имя, только с перепутанными диакритиками, – листала пачку бумажек. У нее была коренастая фигура и загорелая кожа, а на лице ее застыла улыбка.
– Рахела?
Я заметила здоровую, кудрявую девчушку, примостившуюся под рукой мужчины. Она так выросла, что ее было почти не узнать, не считая глаз, – этим мы с ней всегда были похожи.
– Я-то думала, тебя бортпроводники приведут… ну, что ж… – Тут женщина нашла нужную бумажку. – Dobrodošli и Ameriku, Ana, – запинаясь, прочитала она с листа.
– Hvala.
Я снова попыталась выудить из школьных уроков английского слова, которые состыковались бы во что-то внятное. Женщина склонилась надо мной и крепко обняла.
– Очень рады с тобой познакомиться, – сказала она.
Представились они как Джек и Лора и сказали, что я могу звать их по имени. Но Рахела их звала мамочкой и папочкой присущим карапузам писклявым голосом, а я первые пару месяцев вообще никак к ним не обращалась.
В Трентоне я пересела на другой поезд и уснула на продавленном кожаном сиденье. Во сне я видела трупы. Из кошмаров, мучивших меня много лет тому назад, когда я только переехала в Америку. В этих снах я прыгала в море со скалистых утесов около рыбацкой деревушки, у Марины с Петаром в гостях, но на лету случалась подмена, и падала я уже не в Адриатику, а на кучу раздувшихся трупов. Не успела я приземлиться, как вдруг по мне от шеи до коленных чашечек прошелся мощный разряд, и я резко проснулась. Поезд подъехал к платформе, кондуктор крикнул: «Конечная!» – и я сгребла свои вещи.
На перроне, глядя, как поезд готовят к развороту для отправки в обратную сторону, я уже жалела, что не могу вернуться вместе с ним. Я плелась по самой оживленной улице города, и с обеих сторон тянулись торговые павильоны со сквозным проходом внутри: двухэтажный зоомаг, гипермаркет, где я подрабатывала летом, все самые ходовые сети фастфуда и «Пылесосомания».
Иногда я чувствовала себя виноватой в том, что ради нас с Рахелой Джек и Лора переехали сюда. Гадала, скучают ли они по своей прежней жизни, до нашего появления. Они ведь тоже много лет прожили в большом городе, в небольшой квартире для молодоженов с ребенком, которого они так и не смогли завести. А потом появилась Рахела. Скоро щечки у нее зарумянились, она стала быстро подрастать, а игрушки с одеждой доверху заполонили отведенный ей комод и оккупировали мебельные подлокотники. Конечно, они понимали, что Рахелу предстояло вернуть. Но рядом с ней им захотелось того, что раньше они отметали как мечты людей постарше. Они задешево купили участок земли на холме рядом с будущим жилым районом и начали строиться.
Когда они закладывали дом, я для моих американских родителей была всего лишь старшей сестрой, о наличии которой упоминалось в анкете «Медимиссии». А потом, когда дом достроили, я уже очутилась у них.
– Какую выберешь спальню? – спросила меня Лора в день моего приезда.
Собственная спальня для меня была понятием чуждым, и я ничего не ответила – решила, что не так ее поняла. В итоге я выбрала комнату с окном побольше, потому что оно мне напомнило наш балкон в Загребе. С холма открывался вид на тысячи квадратных метров пахотной земли и дальше на лес. Когда родные и друзья приезжали навестить моих американских родителей в их новом доме, все отмечали прекрасный пейзаж. Но в первые месяцы я каждый день высматривала хоть какое-то здание на горизонте, мне ужасно хотелось, чтобы сквозь темную зелень проступила какая-нибудь грязь или металл. К лесу я так и не привыкла, сколько бы месяцев и лет ни прошло, даже в дневное время, когда солнце пробивалось сквозь листву. Я под разными предлогами увиливала от участия в догонялках, если приходилось подбираться слишком близко к лесу. По ночам деревья будто обступали дом плотнее, плясали тенями на стене у меня в комнате. Это каштановые дубы, объяснил Джек в ответ на мой вопрос после очередной бессонной ночи, проведенной за отслеживанием их силуэтов. Как в лесу Стрибора, пыталась я себя уверить, а сама только и думала, что о белых дубах и гнилых желудях там, где погибли родители.
Америка оказалась не такой, как в кино. Хотя с «Макдональдсом» я не ошиблась – он тут был повсюду. Но ни лихачества с отвагой, ни навязанного излюбленными в Югославии вестернами духа приключений в жизни Гарденвилла я не обнаружила. В Загребе я с нетерпением ждала поездок на машине. В Гарденвилле без машины было никуда, даже за покупками иначе не сходишь.
