И не смогла бы вызвать в памяти аромат отцовского мыла или маминых духов. Я стала забывать их. Медленно, но верно.
Тут я услышала, как хлопнула дверь. Лора бы этого не оценила, и я поняла: это сестра пришла домой. Она вошла с рюкзаком через плечо, не заметив меня, зато сразу же нырнула головой в самый глубокий отсек морозилки и начала перебирать упаковки фруктового льда. Прихватив конверт и фотографии, я затолкала коробку обратно на полку, закрыла шкафчик и спрыгнула на пол.
– Привет, Рахела.
Она не откликнулась.
– Рейчел!
Сестра подняла голову от морозилки.
– Привет. Как дела в школе?
Рахела уже перешла в пятый класс – прямо как я, когда она только заболела.
– Я только виноградное люблю, – сказала она, снимая цветастую обертку. – Или шоколадное эскимо. Мисс Томпкинс совсем оборзела сегодня. Всучила нам контрольную по умножению на перемене за то, что Дэнни Уолкер постоянно пукал подмышкой во время утренних объявлений. Стой, а ты тут откуда? Мама не говорила, что ты приедешь.
– Она и не знает, – ответила я. – В смысле, это сюрприз.
– У меня завтра футбол, придешь на игру? А это кто? – Она показала мороженым на фото у меня в руке.
С обертки капал стаявший сироп.
– Никто, – сказала я. – У тебя мороженое на футболку накапало.
– Черт.
Она намочила краешек кухонного полотенца и стала промакивать пятнышко на груди, а я пошла на второй этаж.
– Маме не рассказывай, что я чертыхнулась! – крикнула Рахела из кухни.
Я ходила в ту же начальную школу, что и Рахела, но с зачислением моим пришлось попотеть. Лето уже было на исходе, и тут я случайно подслушала, как Лора с Джеком оживленно спорят насчет предстоящего учебного года. Отдать меня в школу, как я поняла, оказалось непросто, ведь в страну я въехала по фальшивой гостевой визе – та еще задачка записать в школу того, кого формально не существует. Лора постоянно висела на линии Службы иммиграции и натурализации, штудируя взятый из библиотеки регламент, но дело не двигалось. Как-то вечером Джек в расстроенных чувствах решительно сгреб с кухонного стола ее изыскания и закинул все в мусорку. Говорить он ничего не стал, хоть Лора на него и наорала; вместо этого он ушел с телефоном в подвал и проторчал там допоздна – меня уже давно отправили спать.
У Джека было много дядюшек. Кто-то работал на стройке, другие владели гоночными трассами. Были дядюшки из мусорщиков, был один начальник пожарной бригады и даже мэр в каком-то захолустном городишке. Были дядюшки и в тюрьме.
Приходили вечером. В странной одежде. Дядюшка Сэл носил все черное – и массивный кулон с лицом Иисуса на золотой цепочке, тонувший в гуще волос на груди. Джуниор как-то пришел в красном костюме под туфли с язычками пламени по бокам, а потом еще в розовом под сапоги из белой змеиной кожи. Курили они прямо в доме. Лора всякий раз скрежетала зубами, когда кто-нибудь щелкал крышкой зажигалки. Нам с Рахелой они привозили подарки: золотые наручные часики и карманные ножички, которые Лора рассовывала по верхним полкам – «на хранение, пока мы не подрастем».
Собирались дядюшки вокруг стола, стоя полукругом в форме подковы, и отшучивались, мол, никто не хочет встать спиной к двери. Они болтали на вязкой смеси английского с характерным для Нью-Джерси итальянским и шумно хохотали. Что ни вечер, разговор заканчивался одинаково. Один из дядюшек говорил Джеку: «Я все улажу» – и хлопал его по спине. Уходили они через парадную дверь, которой, кроме них, никто не пользовался, залезали в свои кадиллаки и, не включая фар, съезжали с холма, а на подъездной дорожке после них серебрились масляные пятнышки.
Когда они уезжали, Лора распахивала окно, чтобы выветрить дым, а Джек садился на краешек дивана, снимал очки и растирал руками раскрасневшееся лицо. После чего тянулся за гитарой и играл, пока оно не возвращало прежний вид. Обычно Лоре удавалось уложить Рахелу еще во время сходки, но теперь и меня гнали в спальню. Взобравшись по лестнице до середины, я садилась и, выглядывая из-за перил, пыталась разгадать цель этих собраний, но улавливала только нескончаемые дебаты между Джеком и Лорой на тему того, стоило ли звать на помощь дядюшек.
Первый месяц школы я упорно молчала – на уроках просто пялилась на доску, а на переменах топталась по гудроновой площадке, пока пронзительный свисток не созывал всех назад. Где-то в октябре долготерпение учительницы иссякло, и она вызвала меня прочитать абзац из книги, которую мы тогда проходили. Я выдала прерывистый поток исковерканных слов, и мои одноклассники прыснули со смеху. Уже дома я выдрала из книги все страницы и попыталась смыть их в унитаз.
Лора с Джеком предложили мне вступить в команду по соккеру. Я не знала, что такое соккер, но была приятно удивлена, выяснив на первой тренировке, что это футбол. Только рано я обрадовалась – американцы и тут умудрились испортить игру кучей всевозможных правил: тренер поставил меня на защиту и сказал, что мне не следует пересекать среднюю линию или пытаться забивать голы. Аккуратно вычесанный газон и крепкие сетки изменили мою любимую игру до неузнаваемости.
– Кажется, мне не нравится соккер, – призналась я как-то Лоре.
– Ну и ничего, – сказала она и заговорщицки ко мне наклонилась: – Я тоже спорт терпеть не могу.
Я хотела было ответить, что вообще-то мне нравится спорт, но побоялась, как бы меня не вернули в команду, поэтому показала «палец вверх», и больше мы туда не ходили.
Свободные часы я проводила за письмами Луке. Рассказывала про странность английского и надругательство над футболом. На переменах я строчила на обратной стороне домашних заданий пометки, а потом сидела в кровати с отрывными блокнотными листами над устаревшим изданием «Всемирной энциклопедии». Я не помнила точного адреса Петара и Марины, так что письма к ним я тоже отправляла Луке. Ответа мне ни разу не пришло. Но я упрямо писала, слюнявила авиапочтовые марки и делала вид, что затяжное молчание Луки не предвещает ничего плохого.
Учительница стала докладывать родителям о каждом моем шаге – мол, на переменах я только и делаю, что в тетради строчу, отказываюсь общаться с другими детьми и не тяну руку в классе. Она даже направила меня к школьному психологу. Джек с Лорой беспокоились, да и я настрадалась, а от бессонных ночей только круги под глазами темнели. Лора предложила мне сходить к врачу, который, по ее словам, мог «заглянуть мне в голову» и облегчить мне
