поэтому, конечно, Джек изыскивал все возможности несколько отложить рассказ об этом городе доктору Гарсия. Он решил сделать это после возвращения из Галифакса и Бостона, надеясь, что предстоящая поездка еще сильнее поднимет ему настроение.
Выйдя в приемную, он увидел молодую мать, одну из пациенток доктора Гарсия; едва он появился, она начала рыдать в голос. Джек терпеть не мог, когда женщины начинают при виде его верещать.
Секретарь срочно проводила его к выходу; оглянувшись, Джек заметил, как другая молодая мать, а может, просто подруга или няня расплакавшейся особы, пытается ее успокоить – рыдания перепугали детей, некоторые из них тоже заплакали.
Джек сел в свою «ауди» и спрятал письмо Мишель Махер в бардачок. Доехав до перекрестка Монтана-авеню и Четвертой улицы, он едва не попал в аварию, потому что увидел в зеркале заднего вида лицо Люси. Поняв, что Джек ее заметил, она сказала:
– Я плохо себя веду в ресторанах для взрослых, мне туда нельзя.
Джек ни черта не понял, он видел это лицо в приемной у доктора Гарсия, но кто такая эта девица, понятия не имел. Видимо, нянька, собирающаяся переквалифицироваться в фанатку.
– Я обычно сплю на полу, а то вдруг меня кто увидит на заднем сиденье, – продолжила гостья. – Я поверить не могу, что ты ездишь на серебристой «ауди»!
– Люси? – удивленно проговорил Джек.
– Ну ты и тормоз, только сейчас догадался? Впрочем, в тот раз у меня еще не было сисек, наверное, поэтому ты так долго думал.
Какое неприятное совпадение, подумал Джек. Люси – ничья не няня, она такой же пациент доктора Гарсия, как и он сам, только из группы с более нестабильной психикой (как Джек вскоре понял).
Ему трудно было понять, похожа она до сих пор на испуганную, но смелую четырехлетнюю девочку, которую Джек взял на руки и отнес в «Стэнс», или нет. Судя по всему, смелость она сохранила, точнее, некую эссенцию этой смелости. Люси скоро двадцать, и она ничего не боится – то есть ничего вообще.
Она смотрела на него спокойным, немигающим взглядом – таким, как у угонщиков автомобилей, и в глазах ее угадывалась холодная решимость. Джек понял – ты поставь пять долларов, что ей не хватит духу, и она тут же пролетит на красный свет, педаль в пол, весь бульвар Сансет, только чтобы показать, что ей не слабо. И ее ничто не остановит – разве только она впечатается в грузовик на Брентвуде или ляжет под пулями полицейского патруля в Вествуд-Виллидж. И всю дорогу из левого окна будет торчать ее рука с оттопыренным вверх указательным пальцем.
Джек повернул направо на Оушн-авеню и остановился у бордюра.
– Люси, тебе лучше покинуть мою машину, – сказал он.
– Я буду голая через секунду, ты даже пикнуть не успеешь.
Джек покрепче взялся руками за руль и поглядел на девушку в зеркало заднего вида. Во что одета? Так, спортивные шорты и топ. Верно, будет голая, а я еще и дверь заднюю не успею открыть.
– Чего тебе надо, Люси?
– Поехали к тебе, я знаю, где ты живешь. Я расскажу тебе отличную историю.
– Ты знаешь, где я живу?
– Мама каждый день возит меня мимо твоей халупы, но мы ни разу тебя не видели. Наверное, редко бываешь дома.
– Поговорим тут.
– История длинная.
Джек заметил, что она спустила шорты; трусики тоньше, чем бикини миссис Оустлер, розовые, как и топ. Бегать, впрочем, в таких очень неудобно.
– Хорошо, надень шорты обратно, и едем.
На ногах грязные кроссовки и короткие носки, популярные у тинейджеров, даже щиколоток не закрывают. Она не ходила, а прыгала по Джекову дому, вылитая мистер Рэмзи, а может, просто нервишки шалят. Джек следовал за ней, как собачонка, словно это он в гостях у Люси, а не она у него.
– Когда ты съездил головой в челюсть папе, вся моя жизнь перевернулась, – рассказывала Люси. – В тот момент мама поняла, что папа ее таки достал; я помню, она всю дорогу домой орала на него как резаная. Если бы закон позволял, они бы развелись еще до рассвета.
– Знаешь, я кое-что понимаю в детской памяти. Когда тебе четыре года, ты ничего не запоминаешь в таких подробностях.
– В мире моей мамы ты просто самый разгеройский герой, – продолжала Люси. – Это уж я запомнила, не боись. А когда ты стал знаменит, о, мы на все твои фильмы ходили, прям как по расписанию, и каждый раз мама говорила мне: «Смотри, вот этот парень помог мне вырваться из лап твоего папаши!» А папа тебя ну просто ненавидел! Они развелись, и, когда я у него бываю, он все время говорит мне: «Только попадись мне этот Джек Бернс, я из него последнее дерьмо вышибу!»
– Помнится, в прошлый раз твой папаша остался с окровавленной физией, а с меня даже волосок не упал, – сказал Джек.
– Да ерунда все это. Главное – если моя мама хоть раз тебя увидит, она на тебя накинется и не отстанет, пока ты ее не трахнешь. А потом позвонит папе и расскажет ему все в подробностях. Вот видишь, Джек, – ты просто член моей семьи, такой здоровенный член!
– Я просто был вне себя, Люси, – твои родители оставили тебя, маленькую девочку, в машине одну, и не где-нибудь, а в Венисе! Только и всего.
Люси играла с магнитами на холодильнике – мамин подарок, на них были изображены татуировки, японские рыбы от Хенка Шиффмахера, штук двенадцать. Джек прилепил ими к холодильнику фотографии маминых грудей (все четыре). Люси очень внимательно их разглядывала.
Она никак не могла успокоиться, ходила туда-сюда, копалась в бумагах у Джека на рабочем столе; там стояло стеклянное пресс-папье, а под ним – фотография обнаженной Эммы. Джек все время вспоминал, как Клаудия советовала ему от нее избавиться, понимая, что рано или поздно такие фото выйдут Джеку боком.
– Мне нужно в туалет, – сказала
