Потом Всеволод Васильевич исчезает. Марина сидит на табуретке, а Игорь все еще не может выйти из-за шкафа, потому что тогда он обнаружится весь, с головы до ног. Марина, стискивая руками голову, бормочет что-то насчет "ужасного зрелища", насчет того, что не может видеть "этой гадости", "какой позор" и что-то еще. Он ничего не понимает.
Внезапно она говорит ясным, трезвым голосом:
- Молодые люди и зимой должны носить трусы, но не эту гадость...
Тогда он догадывается, что она пьяна. Она закрывает пальцами глаза и, нетвердо ступая, толкаясь растопыренными локтями в стенки, выбирается из кухни. Из коридора слышно ее бормотание, она разговаривает сама с собой: "Здесь осторожно, дурочка...
Не споткнись, моя родная... Здесь картошка, мешок картошки, сорок кил..." Он стоит неподви-жно, вслушиваясь, сжимая кулаки. Кровь, остановившаяся было, вновь бурлит в жилах и бросает в жар. Он так ненавидит человека с выпученными голубыми глазами, и так любит пьяную девочку, и так униженно ощущает себя, свою ничтожность, что ему хочется - упасть, умереть.
И он наливает в стакан воды, садится на стол, дожевывает свою черняшку. Потом идет по коридору к комнате Марины, открывает без стука дверь и говорит в темноту:
- Маринка, мне нужно с тобой поговорить...
VII
Лыжи оставили у входа, засыпали их для маскировки снегом, сверху наложили ветвей. Первым полез Леня. Очищенное от раскисшего снега, грязи и прошлогодних листьев отверстие было маленьким и невзрачным. Никак не верилось, что эта нора вела в какие-то гигантские катакомбы. Сначала следовало просунуть в отверстие ноги, а потом проталкиваться внутрь всем телом. Леня сказал, что за первым ходом метров через пять-шесть будет обрывчик, с которого удобнее сползать именно так: ногами вперед.
- Адью! - сказал Леня, и его голова в кожаном летчицком шлеме исчезла в черной дыре.
- А Сапог все равно бы тут не пролез бы-бы-бы со своими окороками...Марат нарочно стучал зубами и трясся, как бы от страха. Но, хотя он дурачился, физиономия у него была на самом деле бледная.
Уползла и его ушанка. Горик просунул ноги в нору и, отталкиваясь руками и локтями, помогая плечами, стал вбуравливаться в тесную и узкую лазейку. Если б не знать, что эта теснота скоро кончится и начнутся просторные ходы и залы, как обещал Леня, можно было бы прийти в отчаяние. Горик двигался чересчур быстро, потому что услышал снизу полупридушенный голос Марата:
- Эй, тихо... Голова...
Ах, вот что! Горик раза два ткнулся ногой во что-то нетвердое, ускользающее. Еще более издалека донесся голос Лени:
- Прыгай!
Марат, видно, спрыгнул. Горик почувствовал, что теснота кончилась, ноги оказались в пустоте над обрывом. Прыгать, не зная истинной высоты, было боязно, и Горик несколько мгновений болтал ногами в воздухе, сдвигаясь вниз по миллиметру и тщетно пытаясь достать носками ботинок дно.
- Да прыгай же! - сказал кто-то, потянув Горика за ногу, и Горик сверзился наземь.
Можно было бы не падать, а просто встать на ноги - земля оказалась рядом, не более чем в полуметре от его ботинок, но от напряжения и дрожи в коленях он не удержался и рухнул.
Все трое зажгли свои свечи и увидели небольшой, с низким потолком, полукруглый зал, из которого чернели провалами два выхода. Зал был замечательно уютный. Он напоминал гостиную с занавешенными окнами. На полу валялись какие-то бумажки, кости, консервные банки и труп маленькой собачки. Собачка умерла, по-видимому, давно, потому что трупик ссохся, превратился почти в скелет, обтянутый темной кожей, и от него не шло никакого дурного запаха. В залике стоял теплый, затхлый, но очень приятный запах песчаниковых стен. Леня уверенно направился к одному из черных провалов, откуда начинался коридор. Теперь было ясно, что Карась сказал правду: он тут старожил. И маме своей он, значит, загнул насчет кино и насчет того, что перелезал будто бы через стену и ободрал кожу на ладонях. Он был тут, факт. А Лину Аркадьевну не захотел пугать. Но как же он, змей-горыныч, смог пойти сюда в одиночку? Ехать поездом из Москвы, идти на лыжах, продираться сквозь этот капкан, калеча себе руки и уничтожая пальто, и все лишь затем, чтобы побыть одному - со свечечкой в руке - в этом гробовом мраке. Это был поступок ужас-ной силы. Даже мысль о таком поступке приводила в содрогание, и он отбрасывал ее, старался не думать и ничего не спрашивать у Лени, ибо пока еще он мог сомневаться, но как только он узнал бы точно, он не в силах был бы относиться к Лене как прежде, как к обыкновенному человеку. Поэтому лучше было бы думать, что Карась загнул, что он был тут не один, а с кем-то из взрос-лых, с каким-нибудь, например, профессором, специалистом по изучению пещер. Он не мог, не имел права прийти сюда один. Если б он так поступил, он бы чудовищно и непомерно возвысился надо всеми и одновременно унизил бы всех вокруг.
Коридоры и залы сменялись новыми коридорами и залами. Леня то и дело вынимал из планшетки лист бумаги, что-то отмечал карандашом: составлял план пещеры. Этот план он хотел передать в дар Географическому обществу, за что всех троих, по его расчету, должны были избрать членами общества. И возможно даже - почетными членами. Все это было заманчиво и прекрасно, особенно когда говорилось об этом там, наверху, но теперь Горика томили две вещи. Первая: то, что за довольно длинный отрезок пути Марат положил всего девять или десять бумажных номеров. Леня велел оставлять номера только там, где коридоры разветвлялись, это было, конечно, разумно, но все же иные коридоры были так длинны, изломаны, с такими сложны-ми изгибами, что было бы спокойней класть номера чаще. Таково было мнение Горика, которое он, конечно, не высказывал, чтоб не выглядеть чересчур осторожным. Кроме того, то, что Леня велел беречь номера - а их наделали больше ста штук! говорило о том, что аппетит у Карася разыгрался, и он намерен ходить по своей любимой пещере еще часов пять. А Горику казалось, что уже все ясно и можно понемногу подгребать к выходу. Походили, посмотрели, дальше то же самое - еще зал, еще коридор.
Другое, что томило,- мысль о Володьке. От него по таинственному настоянию Лени поход был скрыт, но Сапог мог случайно, по недомыслию или со зла позвонить домой и обнаружить вранье. Горик сказал, что поедет с классом на экскурсию в Горки Ленинские. Скорее всего, Сапог звонить не станет, потому что догадался, что его почему-то отшили: в субботу у него был такой померкший, убитый вид, что даже жаль его стало. Вообще-то Горик считал, что Сапог человек несерьезный, болтун и враль и в секретные дела посвящать его не следует, и поэтому даже обрадовался, когда Леня вдруг заявил, что по особым причинам Сапог должен быть исключен из ОИППХа,- о причинах Леня обещал доложить позднее, когда удостоверится в точности фактов. Он только сказал, что преступления Марата - его беззастенчивая, у всех на виду, беготня за Катькой Флоринской и то, что он растрепал ей про пещеры,- ничто по сравнению с этими "особыми причинами"! Но в чем конкретно дело, проклятый темнила не сообщил.
Горик на него надулся. "Ладно! Я тебе тоже одну вещь не скажу". Никакой "вещи", разуме-ется, не было. Была обида, застрявшая в Горике еще с утра, когда Карась вздумал над ним покуражиться. Иногда на Карася находила такая гадость: покуражиться над товарищами.
На первой перемене он подошел к Горику и сказал: "Будем узнавать "крокодилов"!" "Давай!" - охотно согласился Горик, не предполагая подвоха.
"Крокодилами" Леня и Горик называли тех, которые знают лишь то, что проходят в школе, словом - невежд, полузнаек. "Крокодилам" противостоят "осьминоги", люди начитанные, сведущие во многих науках. "Крокодилов" в классе полно, а "осьминогов" - раз, два и обчелся. Леня, Горик и еще человека три, не больше. Распознавать "крокодилов" - премилое дело, увлека-тельнейшая забава. Вот Горик и подумал, что Карась предлагает ему позабавиться, пощупать кое-кого, задать контрольные вопросики. Леня показал ему какой-то рисунок в книге и спросил: "Что это за цветок?" Горик посмотрел, пожал плечами: "А черт его знает!" - "Не знаешь?" - "Нет"."Удивительно! Это раффлезия, растет на островах Суматра и Ява. Такую вещь каждый "осьминог" должен знать!" И отошел, посмеиваясь, как бы говоря: "А ты, оказывается, "крокодил", братец!"
Горик, ошарашенный такой низостью, весь урок обдумывал, как отомстить, и на следующей перемене подозвал Леню. "Лень,- сказал он как можно простодушней,- ты не знаешь случайно: кто такие мормоны?" "Не знаю",признался Леня. "Неужели ты не знаешь?" - "Нет".- "Удивительно! Это каждый "крокодил" должен знать. Не говоря уж об "осьминогах". Тут хвастливый профессор все понял, покраснел как рак и, скривив губы, сказал презрительно: "Все с меня слизываешь, хорошая обезьянка!"
И до конца уроков они не разговаривали. Только на обратном пути Карась неожиданно догнал Горика на набережной и сказал сухим тоном: "Ты пока еще член ОИППХа и должен знать, что через три дня мы идем в пещеру". Тут-то Карась и сообщил насчет Сапога, и Горик, который совсем было его простил, вновь надулся. Если б Сапог на другой день подошел к Горику и спро-сил: "Ребя, за что?" - Горик наверняка потребовал бы от Лени немедленных объяснений, но Сапог не подошел. Сапог притих, ни с кем не разговаривал, вид у него был неимоверно печаль-ный. Похоже, он понимал безнадежность своего положения. Эта покорность судьбе совсем не в его, Сапожном, характере и лишь подтверждала подозрения, что тут дело нечестно. Толстяк что-то за собой знал!
