Через час-полтора блужданий по коридорам и залам вышли наконец в Круглый, или Царский, зал. Именно сюда Леня стремился попасть, здесь был обещан привал. Зал был велик, стены и потолок терялись в темноте, три свечки не могли осветить ничего, кроме клочка каменистого пола под ногами, и эта подземельная безграничность была еще тягостней, чем темнота. Посреди зала лежали громадные, плоские камни, один из них приспособили под стол, разложили еду: вареное мясо, яйца, хлеб. Но не было аппетита. Один Леня энергично молотил челюстями и при этом, не умолкая, рассказывал о принципе выработки камня в восемнадцатом веке, когда возникла камено-ломня. Пол-Москвы, оказывается, построили из белого камня, который выломали здесь, в этих залах. Затем он сказал, что Царский зал, в котором они сидели, должен быть поблизости от старо-го главного входа, сейчас заваленного камнями и замурованного, и, стало быть, они ушли очень далеко от той норы. Это сообщение не слишком обрадовало Горика и Марата. Они как бы невзна-чай поглядели друг на друга, желая что-то сказать, но промолчали. Леня считал, что должны быть где-то другие выходы. Не может быть, чтобы существовал только один выход из такого гигантско-го лабиринта. Наверняка есть другие, надо их искать.
Марат и Горик продолжали вяло жевать. И вдруг Горик спросил - не хотел спрашивать, вырвалось само собой:
- Карась, а ты верно ходил сюда один?
- Верно,- сказал Леня.
"Зачем же я спрашиваю?" - с отчаянием подумал Горик. У него даже что-то дрогнуло и заболело в груди, когда он услышал: "Верно". Но все было кончено, стрела сидела глубоко в сердце, и чуть качалось ее оперение.
- Для чего же один? - слабым голосом спросил Горик.
- Для того, чтоб проверить себя,- безжалостно отрубил Леня.
В тишине слышалось, как с металлическим хрустом жуют его челюсти.
- Ну, ты вообще...- вздохнул Марат.
- А знаете ли вы, какие пещеры Европы наименее исследованы? - спросил Леня, не замечая ни потрясенности Горика, ни почтительного вздоха.- Испании и Португалии! Как же - это любой "крокодил" обязан знать...
Сейчас он мог хамить и куражиться сколько угодно. Горик был повержен. У него не было сил не то что отвечать, но даже обижаться. Великий человек: он проверил себя! И остался доволен проверкой!
- Я бы тоже хотел проверить себя... когда-нибудь,- робко и завистливо заметил Горик.
- Проще пареной репы. Вообще проверять себя надо не когда-нибудь, не раз в сто лет, а постоянно. Ну, хоть раз в месяц,- сказал Леня.- Можем вместе провериться, если хочешь.
- Давай,- согласился Горик.
- И я с вами! Сапога возьмем, черт с ним,- сказал Марат.- Пусть толстенький себя проверит, ему это не повредит.
Вдруг Леня сообщил ошеломительную новость насчет Сапога: его отец, оказывается, враг народа и германский шпион! Несколько дней назад он был разоблачен и арестован. Горик и Марат ничего подобного не слыхали. Они даже не поверили своим ушам. Но Леня сказал, что узнал точно, ему подтвердила одна женщина, знакомая его матери, портниха тетя Таисия, которая живет в том же подъезде, где Сапожниковы. Новость была страшно интересная: выходит, они знакомы с самым настоящим шпионом! Преотлично знакомы, много раз здоровались за руку, разговаривали о том о сем. Отец Сапога был толстый человек, ходивший в белой рубашке и в подтяжках, которые всегда у него почему-то болтались, ненадетые на плечи. Он смотрел на Горика черным неулыбающимся глазом, глупо подмигивал и спрашивал казенным голосом: "Ну-с, что нового на пионерском фронте?" И такой обыкновенный человек с болтающимися подтяжками был германс-ким шпионом! Ни за что не скажешь. Но именно потому, что это было так невероятно, Горик поверил: настоящих шпионов никогда сразу не различишь. Это только в кинофильмах показывают шпионов, которые с первой же минуты бросаются в глаза. Любому дураку из четвертого класса, сидящему в зале, давно все ясно, а на экране разведчики мучаются, ломают головы...
- И по этой причине,- сказал Леня,- Сапожников должен быть исключен из ОИППХа.
- Почему? - удивился Марат, но тут же добавил: - Вообще-то да...
Но Горику это показалось нечестным. Сапог же не виноват в том, что у него папаша шпион. Откуда ему знать? Он же не интересуется отцовскими делами, правда же?
- А знаешь, что говорил мой отец? - сказал Леня, и его лицо при свете свечи стало жестким и скуластым, как у индейца.- Он недавно приезжал в Москву на пленум. Видел Сталина, Воро-шилова, всех вождей. И вот он говорит, что сейчас самое труднейшее время, еще трудней, чем война. Потому что кругом враги. Вредители, шпионы, диверсанты, двурушники и так далее. Англия и Франция, говорит, переполнены немецкими шпионами. Почему же, говорит, их у нас не должно быть? Они есть, еще больше, чем там, но их разоблачить трудно, потому что, говорит, они прикрываются партийными билетами и прошлыми заслугами. Вообще очень хитро маскируются, гады.
Он умолк, морща лоб.
- Ну? - спросил Горик.
- Что "ну"? Баранки гну! Если бы мы взяли Володьку в пещеру, он бы проболтался отцу, и тот передал бы все сведения о пещере в германский штаб. А пещеры играют очень важную роль на войне. Ясно вам, лопухи?
"Лопухи" молчали. Все, что Карась сказал, было ясно и мудро, но от этой мудрости сделалось вдруг скучно. Игра кончалась. Начиналось что-то другое. Но им не хотелось верить в это. Почти всю свою жизнь, длинную у одного и короткую несчастную у другого, они не верили в то, что игра кончалась.
...Все разделились на два враждующих лагеря: одни за Сережкину Валю, другие против Сережкиной Вали. За - бабушка, мама, Женька, дядя Миша, Валерка, домработница Маруся; против - отец, Горик, тетя Дина, сам Сережка, дядя Гриша и его жена Зоя. Все было понятно, кроме одного: почему дядя Миша за? Наверно, только потому, что он неизменно спорил с отцом и особенно с Сережкой. Если они против, значит, уж он за. Свистопляска началась однажды вечером, когда бабушка пришла с работы очень возбужденная и сказала, что к ней в Секретариат приходила Сережкина Валя, плакала, даже рыдала, жаловалась на Сережку и называла его подлецом. Все это было рассказано за ужином одним взрослым, но Горик, несколько раз забегавший в столовую с учебником по геометрии - как бы спросить у отца насчет одной заковыристой задачки,- хотя и делал вид, что ничего не соображает и ничем не интересуется, кроме геометрии, и хотя бабушка всякий раз понижала голос, когда он вбегал, сумел все отлично понять. Услышан-ное поразило его. Он никогда не видел, как рыдают, но картина рыдающей Вали мгновенно возникла в его воображении. Это было нечто величественное и в то же время пугающее. Главное, что он понял,- Сережка не хочет больше быть женихом Вали и нашел себе другую невесту. Эту другую, по имени Ада, Горик уже видел раза три, Сережка приводил ее в гости, а однажды все вместе ходили в кино на "Арсен из Марбды", мировую картину про кавказских разбойников.
Ада была гораздо красивее Вали. Во-первых, Валя - в очках, черная, с черными глазками и смуглым, мулатским цветом лица. И если присмотреться, можно заметить у нее маленькие черные усики, какие бывают у ребят из десятого класса. Валя студентка, учится с Сережкой на одном курсе, а Ада художница, работает на киностудии и может доставать билеты на любой фильм без очереди. У Ады светлые кудрявые волосы, она играет в теннис, весело смеется, любит петь: "Нас утро встречает прохладой". Но некоторые говорят, что Ада не может быть настоящей невестой для Сережки, потому что у нее есть муж, ответственный работник, который живет здесь же в доме, в другом дворе. Но Сережка говорит, что с этим мужем Ада жить не хочет и все равно уйдет от него. Но бабушка говорит, что нельзя так обманывать человека, то есть Валю, как это сделал Сережка. Но отец говорит, что, как бы ни складывались отношения, нельзя приходить по такому поводу в Секретариат.
Как-то пришла Валя и долго сидела в комнате бабушки за портьерой болотного цвета. На другой день пришла Ада и пробыла целый час в кабинете отца, куда забегали то мама, то Сережка, но бабушка проходила мимо дверей кабинета с невозмутимым и гордым видом, и Горик слышал, как она сказала: "Нет, мне там делать нечего!" Потом Валя пришла прощаться. Она уезжала в другой город. Она зашла вдруг в детскую - никогда не заходила - и сказала, протянув Горику руку: "До свиданья, Горик! Желаю тебе всего-всего хорошего. Желаю тебе вырасти счастливым и честным человеком". Горик ответил: "Хорошо". Он не знал, что еще сказать, а Валя не уходила. Она сказала: "Помнишь, как мы катались на лыжах, на даче?" Он помнил. "И учили Пушкина..." "Ага",- сказал он. Ему сделалось ее жаль, потому что он вспомнил, как она отвратительно каталась на лыжах и плохо запоминала стихи. Губы ее задергались, в глазах заблестело, и Горик испугался, подумав, что сейчас она будет рыдать, но она кивнула и вышла.
Еще через несколько дней Сережка устроил новую свистопляску. Он кричал на бабушку, ссорился с мамой, выбрасывал свои вещи из комнаты в коридор и бегал куда-то с кожаным чемоданом, набитым книгами, бумагами. Он сказал, что не может жить в доме с людьми, которые его не уважают и не верят ни одному его слову. И - тоже уехал в другой город. Но через два дня вернулся. Стояла удушливая весна. Зазеленели газоны. В школьном саду знойно пахло землей, свежей масляной краской, которой покрывались скамейки и низкий деревянный заборчик. На переменках разрешалось выходить в сад, а старшеклассникам - на набережную и прогуливаться там вдоль гранитного парапета.
