глазами, от подгузников с растяжками до цен на освобождение от армии. Сижу я, киваю, попиваю коктейльчик и тихо радуюсь, что всего этого в моей жизни нет.
Нельзя не согласиться: под таким углом зрения материнство, действительно, выглядит невесело. Может, и вправду все к лучшему, горечь потери пройдет, и откроются бескрайние горизонты новой свободной жизни?
– Мамочка, смотри, я бабочку поймала! – ликует родной голосок, и волна боли, одиночества и безысходности мгновенно сносит оптимистичную картинку будущего, которое никогда не наступит.
***
Сначала это вызывало смех: Эмма до сих пор скрывала от мамы, что курит.
– Тебе за тридцать, была замужем, крутая шишка, живешь отдельно. Может, пора признаться?
– А зачем? – спрашивала она, выпуская дым в небо.
– Чтобы не прятаться. Не терпеть никотиновую ломку, когда мама у тебя в гостях. Не проветривать отчаянно квартиру перед ее визитом.
– И так нормально, – отмахивалась та.
Сперва казалось, что всему виной строгое воспитание: настолько, что даже после тридцати страшно получить от мамы нагоняй. Или это страх разочаровать ее?
Потом появилась другая теория: может, Эмме не хотелось нервировать уже не молодую женщину. Мало ли как она отреагирует на новость, что дочь потихоньку вгоняет, а точнее, «задувает» себя в могилу.
Но однажды пришло озарение. Эмма боялась не реакции матери, а ее отсутствия. Равнодушия, которое бы раз и навсегда расставило точки над «й» и показало, что ребенок для мамы давно вырос. Что нет и никогда больше не будет скучных родительских проповедей. Что не трепещет больше мамино сердце за свою дочь. Потому что дочь давно выросла, детство давно кончилось – настолько давно, чтоб даже мать позабыла, каково это, воспитывать, вмешиваться и поучать.
***
Навстречу медленно едет пустая коляска, как будто сама по себе. А нет, не сама: сзади ее толкает сосредоточенный малыш. Вдруг он останавливается, морщит нос и начинает громко плакать. Подбегает мать, чтобы вытереть сопли и выяснить, что за беда стряслась. Несмотря на ее старания, плач переходит в безутешный рев.
Эмма отворачивается и начинает хихикать.
– Ничего не могу с собой поделать, – прикрывая лицо рукой, оправдывается она. – Детские слезы всегда меня смешат. Они такие искренние и при этом такие глупые! Только ребенок может самозабвенно рыдать из-за сущего пустяка. Он полностью отдается своему горю, выводит все эти «а-а-а» и «о-о-о», страдает на полную катушку, а отстрадав, уже в следующую секунду облегченно хохочет и бежит за голубем. Посмотри сама!
И вправду, малыш отрыдал и напрочь забыл свои печали. Он снова неуклюже толкает коляску, бодро мыча себе под нос.
– Вот бы и нам проживать жизнь такой, какая она есть, – вздыхает Эмма. – Грустно? Ори от всего сердца, так, чтобы ничего не осталось, и плевать, что подумают другие! Весело? Беги навстречу ветру, смейся, танцуй! Но нет, мы все друг друга стесняемся, корчим из себя кого-то другого: более сильного, холодного, отстраненного. Держим эмоции в кулаке, обманываясь обещаниями отпустить себя на волю когда-нибудь потом: у психотерапевта, в отпуске, на пенсии, на том свете… И в итоге становимся вон как тот мужик.
Она кивает на сгорбленную фигуру у витрины булочной. Мужчина в темном костюме замер перед кренделями и пирожными, развешанными в сказочных декорациях: волшебный замок, миниатюрная карета с изящными лошадьми, куколка-принцесса и радуга, льющаяся из картонных облаков. На что он смотрит, что видит? Вспоминает себя мальчишкой, представляет, в какой восторг пришел бы, увидев это великолепие пятьдесят лет назад? Или вглядывается в свое отражение – зажатый, грустный, почти добитый жизнью дядька на фоне безмятежной сдобной роскоши?
– Мама, можно мне пряник, вон тот, в виде зайца?
– Если будешь себя хорошо вести, то куплю.
– Я буду, честно-честно! – и прижимает клятвенно руки к груди.
Разве можно отказать? Придется зайти.
– Ну какой пряник, Лесь? Уже пора на работу возвращаться. – Эмма раздраженно смотрит на часы. – Ладно, минут пять у нас есть, успеешь?
– Эти шокирующие откровения появились в сети сегодня утром. Подопечная благотворительного фонда «Эпилог» раскрывает изнанку деятельности всем известной и до сегодняшнего дня уважаемой организации.
Ведущая делает тревожное лицо, и запускается ролик.
Декорации скудны: кафельные стены и облезлый стол, на который навалилась небрежно одетая женщина. Волосы спадают на лицо, голос сипловатый, речь нестройная.
– Расскажите, как вы попали в фонд «Эпилог», – подсказывает закулисный голос.
– Да Пашка, сосед мой, меня подбил, – сбивчиво объясняет героиня. – Я, говорит, эти хари видел своими глазами. Все одеты-обуты, жилье свое есть, а в фонде отсиживаются, несчастных из себя корчат. Они, говорит, там на всем готовеньком живут, а потом еще и хату получают. Вот мы и подумали: я что, хуже, что ли? Это благотворительная организация, пусть и мне поможет.
В слове «организация» она проглатывает половину букв.
– То есть вы решили стать подопечной фонда, чтобы иметь место в общежитии, полное содержание и возможность получить льготное жилье. Верно?
– Ага. У меня сложная ситуация, мне помощь нужна.
«Ситуация» звучит как «сит-ацья».
– Вы знали, что фонд оказывает поддержку женщинам, которые потеряли ребенка до или сразу после родов?
– Недомамашам, ага. Знаю.
– Но вы на тот момент не были беременны? – уточняет репортер.
– Не-а, беременной не была, в том-то и загвоздка. Они только по справке из больницы брали. Либо сразу после аборта, либо с направлением. Это мне Пашка объяснил, он в консультации работает.
«Консультация» лишается нескольких согласных.
– И что вы сделали?
Женщина матерится и отворачивается от камеры. На подмогу приходит ведущая:
– А сделано было вот что: женщина забеременела, встала на учет в районной поликлинике, а спустя четырнадцать недель в домашних условиях был произведен незаконный аборт. Далее за две тысячи рублей были подделаны медицинские документы, из которых следовало, что прерывание беременности произошло в городской больнице по медицинским показаниям. Таким образом был сфабрикован пакет документов, по которым женщину взяли под опеку фонда «Эпилог». Ей выделили место в комфортабельном общежитии с питанием и уходом, выдали так называемый «стартовый пакет для нуждающихся», в который входит одежда, белье, туалетные принадлежности, мобильный телефон, косметика. Также были оказаны дорогостоящие реабилитационные услуги: врачебная помощь, физиологические и релаксационные процедуры. Сотрудники фонда уточнили материальное положение новой подопечной, а оно, как вы понимаете, оставляет желать лучшего, после чего поставили женщину в очередь на получение дачного участка.
– Одежда на вас – та, что вам подарили в фонде? – снова пытает невидимый репортер.
– Не, те шмотки я сразу продала. И телефон с косметикой тоже. Больше семи тысяч вышло!
«Тысяч», разумеется, звучит как «тыщ».
– Итого, вы заплатили две тысячи рублей за поддельные документы, еще какую-то
