любовников, а когда узнала, восприняла это как измену, но мне она рассказывала об этом иначе. При мне она никогда – ни в подпитии, ни трезвой, ни расчувствовавшись, ни спокойно – не жаловалась на его сексуальные предпочтения. Она не держала на него обиды. Если в разговоре всплывало его имя, она умолкала и погружалась в печальное раздумье.
«О, Филип», – вздыхала она. Или даже: «Бедняга Филип». Когда слухи о его гомосексуальности подтвердились (на что потребовалось несколько десятилетий), она сказала лишь, что он просто чудо, что их совместная жизнь была счастливой и что она всегда будет любить его как человека. Она не позволила себе ни одного дурного слова в его адрес.
Они играли с разными труппами. Занимались одним делом и старались держать марку – не ради себя, а ради публики, которая платила за представление и подводить которую было нельзя. Мать с большим уважением относилась к ожиданиям этих людей, подчеркивая, что те, кто платит за билеты, часто живут в бедности. К сожалению, со временем дела у Филипа шли все хуже. В январе 1951 года его в невменяемом состоянии – вся голова в крови – подобрали на пляже Санта-Моники. Несколько недель спустя он прямо перед рассветом разбил машину на Голливудском бульваре. Студия постаралась замять это происшествие, но пресса подняла шум, и в марте ему предъявили обвинение в пьяном вождении. В мае, после года неприятностей, мать подала на развод. Гринфилд съехал, оставив по всему дому свои скульптуры (серию окрашенных металлических дисков на прямых черных прутах), и перебрался в Монтерей. Он умер в 1961 году – упал у себя на кухне. Мне в то время было девять лет.
Но тогда, в Нью-Йорке, он все еще был лучшим в городе танцором. Чтобы Кэтрин не чувствовала себя на Бродвее одиноко, он 358 раз – ровно столько показов выдержала за десять месяцев «Молитва перед рассветом» – выходил вместе с ней на сцену в роли солдата-кокни. Они каждый день разговаривали по телефону, а после обеда вместе ходили на занятия по актерскому мастерству. Через полгода после премьеры в Нью-Йорк прибыл ее отец, Фиц – вот уж кто никогда не учился играть. Возвращаться домой, через океан, он не спешил. Его жена осталась дома – вероятно, из-за проблем со здоровьем.
Кэтрин О’Делл было двадцать лет, когда студия выдала ее замуж за лучшего друга. Это случилось вскоре после подписания контракта, и я недоумевала, почему наряду с пунктами о цвете волос, ее весе и длине ногтей они не включили в него и пункт о замужестве. (Зато там имелся пункт о моральном облике, что выглядит особенно нелепо – мы-то знаем, что за нравы царили в городе в то время.) Студии принадлежал ее «образ» – если только можно на законных основаниях завладеть «образом». На практике это означало, что рекламный отдел тщательно следил за частной жизнью Кэтрин О’Делл, руководил каждым ее шагом и продавал прессе заголовки типа:
«Кэтрин, ирландская звезда».
«Рецепт домашнего пресного хлеба от Кэтрин О’Делл».
«Куда подевались все красивые высокие брюнеты? Кэтрин О’Делл считает, что сегодня этих таинственных мужчин не сыщешь днем с огнем».
«Кэтрин выходит замуж за своего британского бойфренда».
Свадьба и правда напоминала сказку. На невесте было простое подвенечное платье из белого шифона с круглым отложным воротничком. Филип изображал типичного англичанина в строгом костюме с сиреневой розой в петлице, цвета которой на черно-белых фотографиях, конечно же, не видно.
Они светились недостижимым счастьем.
(Как актер произносит: «Согласен» перед полной церковью? В детстве меня интересовало, способны ли вообще актеры говорить искренне.) Моей матери хорошо удавались романтические роли, хотя в ее характере не было ничего романтичного. Она не занималась самообманом. Не думаю, что она мечтала или хотя бы пыталась вступить в интимные отношения с Филипом Гринфилдом.
Однажды я совершила ошибку, рассказав правду об этом браке. И не кому-нибудь, а Мелани, своей школьной подруге. Я рискнула признаться ей, что моя мать вышла замуж для видимости, и это ее изумило.
«Это как?»
Не думаю, что наша дружба пережила это признание. В свои пятнадцать Мелани понятия не имела, кто такие геи и что доставляет им удовольствие. Я хотела провалиться сквозь землю. Мне стало стыдно, что моя мать вышла замуж за мужчину, которого любила, но не так, как положено.
У нее были честолюбивые планы, убеждала я себя позже. И никакой защиты.
С другой стороны, что тут такого?
Однако на самом деле она вышла за Филипа потому, что так решила студия. Это входило в ее работу, а Кэтрин О’Делл и на секунду не допустила бы мысли о том, что работой можно пренебречь. Никто так не делает. От славы нельзя уйти просто так. Это значило бы уйти от судьбы, то есть от неизбежного будущего. От себя настоящей, наконец явленной миру.
Мистер и миссис Гринфилд жили в Бичвуд-каньоне, в бунгало, построенном в испанском стиле, откуда Кэтрин ежедневно в семь утра отвозили на киностудию. Она брала уроки актерского мастерства, досадуя на устаревшие методики («РОНЯЙ ПОДНОС!!!»), особенно по сравнению с занятиями в Нью-Йорке. Ее натаскивали, как отвечать на вопросы журналистов. Кроме того, она научилась танцевать фокстрот, падать в обморок, вскидывать руку и энергично махать ею, если этого требовал сценарий. Ей велели избегать солнечных лучей, но таскали на тренировки по плаванию, теннису, верховой езде и стрельбе из лука. Чтобы придать ее лицу более «открытое» выражение, ей безжалостно выщипали волосы на висках. Кожу подтягивали клейкой лентой, чтобы придать выразительность мимике, а прыская в глаза ментолом, научили плакать не морщась.
Съемки «Священной войны Маллигана» закончились осенью 1950 года, а в прокат фильм вышел под Новый год. В нем впервые можно узнать в Кэтрин О’Делл ту актрису, какой она станет впоследствии. Сегодня нам трудно представить ее другой, но этот образ возник не сам собой. Перед тем, как отважиться на «Маллигана», студия попробовала ее в остросюжетном фильме «Спираль». Когда я смотрю эту картину, мне представляется, что ее карьера могла быть совсем другой, не настолько ирландской.
В этом безобидном детективе, действие которого разворачивается среди залитых солнцем холмов неподалеку от Лос-Анджелеса, Кэтрин играет скрытную сестру убитой героини, не выпускает из дрожащих рук сигарету и в основном темнит.
– Ваша сестра с кем-то встречалась? – сыщик наклоняется и подносит огонь к ее сигарете.
Она поднимает на него глаза. Открывает рот, чтобы ответить, и я слышу незнакомую мне женщину.
– Не понимаю, к чему вы клоните?
Когда я пересматриваю этот фильм, мне каждый раз хочется завопить и ткнуть пальцем в экран. В мою мать будто кто-то вселился, если
