Линден, лежа на кровати, в очередной раз перебирал в мыслях события сегодняшнего дня. Наверняка горничная, значит, он должен освободить номер и отправиться в комнату сестры. Но ему в объятия бросилась девушка в облаке длинных черных кудряшек. Мистраль, племянница.
Между ними всегда существовала какая-то особая связь. Мистраль была единственным младенцем, к которому он сразу почувствовал что-то вроде отцовского инстинкта: ему нравилось ласкать ее, носить на руках. Он видел ее нечасто и каждый раз удивлялся, как она изменилась и повзрослела, рядом со своей светловолосой дородной матерью она казалась грациозной осой. Смуглый цвет лица – единственное, что она унаследовала от своего отца-баска, в остальном же – рост, повадки – это была вылитая бабушка. При этом в ней чувствовался врожденный аристократизм, как у Кэнди. Сегодня на ней был тренч «Берберри», стянутый поясом на тонкой талии, винтажный шарфик «Гермес», черные джинсы и невысокие сапоги.
«Мадам на тебя дико злилась», – непринужденно заявила она, не соизволив уточнить, что уже усмирила ярость Тильи. Мистраль, которой едва исполнилось восемнадцать, обращалась с матерью так, будто они поменялись ролями и та была ее дочерью, похоже, так было всегда. Теперь, успокоив Тилью, она хотела все знать про дедушку. В конце концов, других внуков у него нет. Она здесь из-за него, из-за дедушки. Она видела его нечасто и теперь была очень обеспокоена, ей хотелось сразу отправиться в больницу, как-то помочь. Ей, казалось, было очень неудобно, что от матери сейчас толку мало. Она думала, что та уже оправилась после аварии, но, похоже, это не так. Наверное, для этого понадобится больше времени. Линден, как всегда, был весьма впечатлен хладнокровием и самообладанием племянницы, тем, с какой проницательностью она говорит о матери, отчиме, дедушке. Похоже, она уже все поняла. В ее возрасте он не проявлял такой зрелости суждений. Он лишь помнил, как ему, восемнадцатилетнему, было плохо, как он отчаянно хотел быть вместе со всеми, как боялся своей непохожести на других. Через два года Мистраль заканчивает учебу в школе стилистов, за которую платит ее отец, и хочет работать в Нью-Йорке, в каком-нибудь крупном модном доме. У Линдена ведь есть связи? Она, конечно, не будет ему надоедать, она знает, как он завален работой. Но ведь она может сказать, что Линден Мальгард – ее дядя, вдруг это ей поможет на собеседованиях? Хорошенькое личико осветила победоносная улыбка. Он заверил, что сделает все возможное, чтобы ей помочь. Спасибо, сказала она, и вообще ей нужно бежать с Кларендон-роуд, жить с Колином совершенно невыносимо, его алкоголизм – это просто кошмар. Она принялась передразнивать отчима, изобразила, как он, пошатываясь, ковыляет от двери к окну, сощурив глаза и приоткрыв рот, с воображаемым стаканом в руке. Ну и, конечно, деньги, Тилья почти ничего не зарабатывает своими картинами, а Колин бывает таким скупердяем. У Мистраль есть друг, англичанин, его зовут Сэм, и – Линдена весьма умилил этот момент – когда племянница произносила это имя, ее щеки порозовели. Она много времени проводит у него в Хакни, возле парка Лондон-Филдс, по крайней мере, это достаточно далеко, чтобы Тилья и Колин ее не слишком донимали. На этом Мистраль прервала свою болтовню. Да что ж это такое, она все говорит и говорит, прямо словесный понос! Как он сам, как Саша? Когда Саша опять прилетит в Лондон? Ей хочется, чтобы он снова сводил ее в оперу. Ей надо знать, какая постановка «Травиаты» – лучшая, тут ей может помочь только Саша. И вообще, пусть Линден расскажет про знаменитостей, которых в последнее время снимал. Все, теперь я заткнусь, обещаю! Линден протянул руку и погладил ее непокорные кудри.
– Ты ведь справляешься, да, хитрюга?
Мистраль пожала плечами. Она была убеждена, что он в свои восемнадцать тоже умел со всем справляться. О нет, пусть не заблуждается! Мистраль удивленно подняла черные брови. Ничего подобного. Пусть представит себе одинокого подростка, живущего поначалу у Кэндис, которая целыми днями ждет звонков от таинственного Ж. Г. О своей гомосексуальности Линден рассказал лишь тетке два года назад, а семья ничего не знала о его личной жизни. О себе он никогда не говорил и вообще ни в чем не был уверен. Он много думал о своей будущей профессии, о том, как добиться независимости, раздумывал, надо ли рассказывать людям о том, кто он на самом деле. Пожив во время учебы с Кэнди, он переехал, хотя и очень ценил ее общество, ему хотелось поскорее стать самостоятельным. Ему понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть жить одному, – объяснил он Мистраль. Потом он стал работать в фотолаборатории, получать небольшую зарплату, и начались его приключения, о которых не знал никто. Про Филиппа, свою первую любовь, он рассказал Кэндис, но потом, когда он встречался с другими молодыми людьми, тетке он больше ничего не говорил, ему было неудобно. С теми, другими, любви не было, просто секс. Какие-то типы, с которыми он знакомился в барах. Эти короткие интрижки лишь усиливали его ощущение одиночества. А потом появился Адриан, самая грустная и самая нежная история любви в его жизни, ему как раз было восемнадцать, как сейчас Мистраль. Адриан жил на улице Сюркуф. О них не знал никто. Эта была тайна, слишком запутанная, слишком болезненная. И закончилось все ужасно. Линден тогда почувствовал свое одиночество как никогда.
И еще мать все время спрашивала, есть ли у него подружка. Мистраль вытаращила глаза: она что, и правда это спрашивала? Ну да, пока он не набрался смелости и не признался ей, что гей. Ему было тогда двадцать четыре и жил он на улице Брока. Трудно было признаться в этом Лоран? И да, и нет. Нетрудно, потому что освободиться от этого груза – это такое облегчение. И тяжело, потому что мама была просто раздавлена признанием. Он попытался в точности вспомнить слова, которые тогда произнес. С Кэндис он говорил по-другому. В его памяти отчетливо сохранился тот день, весной 2005-го. Они сидели напротив друг друга в маленькой гостиной. На ней была нефритового цвета блузка, джинсовая юбка и босоножки. Да, так вот: когда же он познакомит их с отцом со своей подружкой? Линден словно вновь увидел ее натянутую улыбку, полные ожидания глаза. Она так сильно сжимала в руке чашку с кофе, он испугался, что она ее разобьет. И пока – долю секунды – в нем жил этот испуг, он чувствовал себя таким уязвимым, что казалось, ничто в мире не может его защитить. Он знал, что мать никогда
