в лесу и срезал, когда ей было пять лет. Ждал только, когда ты дорастешь, сказал он тогда.
Она встала на колени, отгребла снег от корней деревца, сняла варежку, дотронулась голой рукой до тонкого ствола.
Надеюсь, для нас с тобой эта зима не станет последней, сказала она.
А потом спилила деревце как можно ближе к земле — куда дотянулась камнем, очистила от веток и вместе с ним вернулась к согнутой березе. Срезала с нее ветки, которые годились для стрел, и зашагала вверх по склону.
В ПЕЩЕРЕ ОНА ОЧИСТИЛА СТВОЛ ДУБА ОТ КОРЫ и поставила заготовку подальше от огня. Потом достала длинное сухожилие — то, что вытащила из туши оленя, убитого пумой, — и, взяв гребень, принялась разделять и вытягивать волокна, а потом сплела их, перевивая, защипывая, вплетая новое всякий раз, как предыдущее кончалось; и вот получилась тетива длиной с заготовленную палку. На самом конце она сделала петлю.
Закончила к вечеру. Пожевала на ужин копченого мяса опоссума, заварила еще чашку чая, потом подбросила поленьев в костер, спустилась в лунном свете к опушке, поставила силок с листьями гаультерии в других зарослях болиголова, надеясь, что на рассвете сюда заглянут кролики в поисках пищи.
Утром в силках обнаружился заяц-беляк. Она убила его, освежевала и выпотрошила прямо на снегу. Вернувшись в пещеру, подготовила шкурку к просушке, а мясо надела на вертел, чтобы зажарить на медленном огне. Остаток дня провела над луком.
ДЕРЕВО ОКАЗАЛОСЬ СВЕЖИМ, КРЕПКИМ, ПРИШЛОСЬ его долго гнуть и обстругивать ножом, прежде чем внутренняя дуга лука стала ровной и плавной. Можно было бы заузить концы, сделать на них выемки, а потом смастерить быстрые прямые стрелы, однако она не спешила. Один день превратился в три: девочка прикидывала и подстругивала, прикидывала и подстругивала, изгибая лук сильнее за счет того, что оставляла его на ночь у костра согнутым и придавленным камнями.
Закончив, она натянула тетиву из сухожилий и подвесила лук в развилке стоящего дерева. Баланс оказался лучше, чем она предполагала, натяжения хватало, чтобы пустить хорошую стрелу с должной скоростью и точностью. Девочка вернулась в пещеру, отполировала боковые поверхности круглым камушком и прислонила готовый лук к стене.
Потом вырезала из березовых веток две стрелы, обстругала их, выточила ложбинки, чтобы класть их на тетиву, привязала наконечники из оленьих костей. Не хватало перьев. Отец когда-то сказал ей, что вместо оперения стрелы можно в крайнем случае использовать сосновые иглы, поэтому она вышла наружу, нарвала игл с высокой сосны, отломила ветку, чтобы собрать смолы, приладила иглы к хвостовикам обеих стрел, разогрела смолу, чтобы их закрепить. Закончив, взяла в каждую руку по стреле и легко нашла им баланс, положив на пальцы. Внимательно оглядела каждое древко. Теперь оставалось только подобраться к дичи поближе.
ПОДНЯЛАСЬ ОНА ДО ПЕРВОГО СВЕТА, СПУСТИЛАСЬ на снегоступах по склону, туда, где срезала молодой дубок для лука; села на согнутую березу — одна стрела на тетиве, другая на земле, в готовности.
На заре в рощицу забрела по снегу молодая беспечная олениха, она обгрызала низкие ветки клена, питательных веществ для животного в них всего ничего. Девочка и сама устала и проголодалась, но лук в руках держала цепко: подалась назад, прицелилась в сердце над лопаткой, отпустила тетиву.
Олениха подняла голову на звук прошелестевшего ветерка, а потом снова принялась за кленовые ветки. Девочка взяла вторую стрелу, натянула лук, вновь промахнулась. Поднялась из своего укрытия — олениха повернулась, принюхалась и прыжками скрылась в зарослях.
ДНИ НА ГОРЕ СТАНОВИЛИСЬ ВСЕ ХОЛОДНЕЕ, СНЕГ падал каждую ночь, так что девочке, когда она решалась выйти, казалось, что обитателей в лесу все меньше; небольшие деревца и валуны, которые несколько дней назад служили ей ориентирами, постепенно скрывались в толще снежного покрова.
Она отыскала еще сколько-то березовых веток и выточила из них стрелы, в итоге в колчане их оказалось шесть, включая те две, которыми она стреляла в олениху и потом подобрала. Каждое утро она выходила из пещеры на поиски добычи. Каждый вечер возвращалась ни с чем, кроме голода, силы убывали — тратились на тяжелый спуск и подъем на снегоступах, тело держалось только за счет листьев и коры, которые она ела, и чая из сосновых иголок, который заваривала и пила. Ей не удавалось подобраться к оленю, белке или даже зайцу на такое расстояние, на котором стрела не ушла бы в сторону и не зарылась в снег, а наживку, которую можно было бы положить в силок, она съела сама. С каждым днем дичи на глаза попадалось все меньше: животные в разгар зимы стали особенно сторожкими и скрытными, а потом перестали попадаться на глаза вовсе.
ЕЕ РАЗБУДИЛ ГОЛОД, ОТ КОСТРА ОСТАЛИСЬ угли и пепел. Она медленно поднялась, взяла лук, колчан, надела снегоступы. У входа в пещеру съела свежего снега, навалившего за ночь, и двинулась вниз по склону горы, не чувствуя ничего, кроме холода: бродила от рощи к роще, проверяла силки, которые оказывались пустыми, потом отходила к валунам, за которыми привыкла прятаться, дожидаясь оленя, но он не появлялся.
С утра и до полудня она бродила по горе — вниз ее несли скорее уклон и ветер, чем собственные ноги. Блуждая туда-сюда, сгорбленная, медлительная, она разговаривала с отцом: уверяла его, что пока не зашла еще так далеко, что уже не вернуться, что обязательно выполнит свое обещание, чего бы это ни стоило, несмотря на голод и холод. Просила его подождать вместе с медведем. Ей нужно передохнуть, набраться сил, чтобы отыскать пропитание и подняться назад к нему.
Мне бы воды, подумала она, села и принялась пригоршнями глотать снег, он таял во рту. Она спустилась по склону так низко, что солнце закатилось за вершину, хотя и светило по-прежнему. А еще бы поспать, поспать немного, сказала она себе. Опустилась в слежавшийся снег за каким-то камнем, вокруг которого росли высокие пеканы, закрыла глаза и вслушалась в тишину.
ВЕТЕР СБРОСИЛ КОМ СНЕГА С ВЕТКИ ПЕКАНА, УРОНИЛ ей на лицо; она села, посмотрела вперед через верхушку валуна. Темнело. Одежда промокла, все тело ломило от холода. Она подняла глаза на склон горы, прикидывая, как далеко зашла, и тут увидела с наветренной стороны тощего зайца, который жевал сучки на ветке, она обломилась и лежала сверху на снегу. Девочка щурилась: заяц виделся то четче, то расплывчатее в наступающих сумерках, но при этом не двигался. Тогда она одним движением
