прошлый раз, ладно? – советует он, пока мы спускаемся по лестнице. – Он хромает из-за несчастного случая, о котором не любит говорить.
Мы находим Джона на привычном месте, с бутылкой в одной руке и книгой – в другой, читающим при свете уличного фонаря.
– Давно не виделись, Виктор! – восклицает он, протягивая нам бутылку вина.
– Мы были на спектакле «В ожидании Годо».
– Ненавижу экзистенциалистов. Если вы позвоните Богу, он ответит. В крайнем случае мы могли бы поставить «В ожидании Мелани». Она уж точно никогда не придет. – Он поворачивается ко мне: – Как твоя тетя?
Я уже открываю рот, но Виктор прерывает меня и спрашивает Джона, не хочет ли он пойти завтра утром с нами искать ее в Шато-Руж.
– Искать ее? – повторяю я. Мы с ним это не обсуждали.
– Разве ты не умираешь от желания увидеть улицу Пуле?
– Старушка переехала на улицу под названием «Курица»? – усмехается Джон. – Ну, все равно я завтра занят, так что пойти с вами не смогу.
– Да ладно, Джон, тебе всегда нечем заняться.
– Ты переходишь все границы. И знаешь что? Я запрещаю тебе ко мне приходить.
– Вообще-то это общественное место, – замечает Виктор.
– Тогда я перееду.
Джон, шатаясь, встает и делает несколько шагов. Я стараюсь не смотреть на его больную ногу.
– Не знаю, кто еще сможет предложить тебе такое приключение, – настаивает Виктор, – отправиться на улицу «Курицы» в поисках пропавшей старушки. И не волнуйся, прежде всего мы обеспечим сохранность твоего чемодана. Встречаемся завтра в десять утра у книжного магазина.
– Да у меня и часов-то нет. – Джон отворачивается к стене, прижимая к себе бутылку. – Времени вообще не существует.
– Он не должен сидеть, как прикованный, в ожидании Мелани. Она все равно не вернется, – сетует Виктор, когда мы удаляемся. – Она никогда его не простит.
Матрас настолько жесткий, что мне кажется, будто я лежу прямо на полу. Пусть это и полезно для моей спины, но точно не для моего настроения, которое ухудшается с каждой минутой.
В какую игру играет тетя Вивьен? К чему все эти билеты, эти ложные свидания? За что Мелани должна простить Джона? И почему чем искреннее я говорю с Бернардо, тем сильнее нарастает ощущение, что он меня не понимает?
Сидя у окна, я смотрю на пыльные тома на полках. В библиотеке слышно только ровное дыхание спящего Виктора. Вероника попросила меня оценить стоимость предложенной мною стратегии. Она не уточнила, понравилась ли она Большому Боссу.
Я пишу следующее:
Мы могли бы рассмотреть возможность заложить в маржу часть бюджета, выделенную на общение с клиентами (в чем, на мой взгляд, нет необходимости, учитывая, что наша аудитория и так лояльна). Я поясню: с учетом расходов лаборатории я предлагаю увеличить маржу всего на несколько процентов, таким образом, потребительская цена повысится совсем немного: два евро тридцать центов за батончик вместо двух.
Предлагаю сделать ставку на промоакции 2 × 3 или 3 × 6 – как известно, они приносят хороший результат. Можно запланировать акции только на момент запуска, а в дальнейшем их отозвать. Эта ценовая политика окупится в долгосрочной перспективе. Не будем забывать, что увеличение продаж не обязательно означает увеличение прибыли!
Я отправляю письмо, чтобы завтра утром Вероника его увидела раньше всех остальных и оценила мои старания. Золотистый ретривер сломя голову помчался за палкой и так же вернулся к хозяину.
Я открываю книгу стихов.
Тысяча жизней, тысяча
Девушка, изучавшая медицину
Костюмерша в Голливуде
Замужняя, свободная, безумная, святая –
я не выбирала.
Это убийство.
И воскрешение.
Я вспоминаю пустую сцену Театра дю Солей с деревом в центре. Владимир и Эстрагон. Их последний диалог.
«Так мы идем?»
«Идем».
Но при этом они не сдвинулись с места.
– Скоро открытие! – Виктор выхватывает у меня простыню.
Чувствую себя так, будто спала всего десять минут. Я пытаюсь отвоевать простыню, но Виктор убегает в комнату с фортепиано, так что мне приходится встать и побежать за ним. Он опять спал в одежде. Мы случайно разбудили Оушен.
– Который час? – ворчит она, морщась, и шарит по полу в поисках очков.
– Похоже, пора открывать магазин, – говорю я.
Через слуховое оконце пробивается утренний свет. Оушен приподнимается на диванчике и находит очки, лежащие на башне из книг рядом с ней.
Книги здесь повсюду: на полках, закрывающих стены, и в нишах, они стопками лежат на полу, на рояле вместо партитуры, под роялем, на подоконнике.
Греет душу возможность взять среди ночи любую из них, прочитать ее запоем в полутьме, открыть для себя мысли Шекспира, Вирджинии Вулф, Йейтса, Джейн Остен… Это надежное место, думаю я и улыбаюсь без всякой причины, просто потому, что меня ждет еще один день в Париже.
– Кстати, об открытии… – Виктор набрасывает простыню мне на голову. – Пойду посмотрю, не пришел ли этот трус.
Он торопливо спускается по ведущей к входу лестнице.
Я засовываю поролоновый матрас в нишу в детской комнате и задергиваю занавеску, чтобы ее прикрыть. Складываю простыни, беру маску для сна и беруши и открываю кладовку на лестничной площадке. Я уже выучила код от замка и не обращаю особого внимания на пыль. В ванной при кабинете я натягиваю все то же платье. На нем уже виднеются пятна, но мне кажется, что это никого здесь не смущает. В этом платье я чувствую себя стройной, желанной и свободной, и мне хочется надеть его снова.
«Молодец, спасибо, – ответила Вероника. – Я все передам Руджеро, у нас как раз сегодня совещание. Я уже сообщила ему о твоем отсутствии. А пока, чтобы нам не ударить в грязь лицом, я попросила Мару подготовить вместо тебя презентацию. Надеюсь, ты не против».
Мара – это девушка, которую взяли на стажировку сразу после меня. Если я – золотистый ретривер, то она – борзая, чемпион на собачьих бегах. Она приходит в офис с рассветом и всегда уходит последней – ей даже выдали карточку для включения и отключения сигнализации; в обеденный перерыв она съедает бутерброд, уставившись в экран, а на выходные берет работу на дом. Когда Вероника дает ей какое-то поручение, выясняется, что она его уже выполнила. Однажды, когда мы остались наедине у кофейного аппарата, я спросила, как ей удается читать мысли Вероники. Она ответила, что нужно просто предвидеть определенные вещи и использовать мозг.
– Ничего не поделать! – говорит Виктор, встречая меня у входа.
– Джон так и не объявился?
– Он боится покинуть свое место, – говорит он, пока мы выносим на улицу стеллажи. – К тому же он одержим своим чемоданом! Что у него там такого ценного? – Виктор мрачнеет, как вчера на кладбище. – Но мы все равно пойдем искать твою тетю. – И тащит меня за руку.
Пока мы идем к метро «Сите», я роюсь в сумке в поисках чего-нибудь на завтрак.
– Хочешь печенье с предсказаниями? – предлагаю я Виктору.
– Рановато для плохих новостей. Спасибо.
Может быть, это как в загадке про дерево, упавшее в лесу: если я съем печенье, не прочитав записку, то ее содержимое меня не касается?
– Джон!
Крик Виктора отвлекает меня от этих мыслей. Я вижу Джона с чемоданом в руках, стоящего на другом конце моста.
– Джон, ты пришел!
Мы подбегаем к нему.
– Я – прямая противоположность экзистенциалистам. В отличие от них, я предпочитаю действовать. – Он улыбается одной из своих загадочных улыбок. – И вообще, что бы вы без меня делали?
Виктор вызывается отнести чемодан в библиотеку, а мы с Джоном остаемся ждать его на мосту.
– Я ведь могу доверять этому северянину, правда? – спрашивает он.
– Ровно настолько, насколько я могу доверять своей тете.
– Нам туда! – Виктор показывает налево.
– А по-моему, туда, – ворчит Джон, указывая в противоположную сторону.
Я достаю подаренную Вивьен карту и пытаюсь сориентироваться. Мы находимся на площади Шато-Руж, хотя из-за ларьков с экзотическими фруктами, торговцев специями, афро-парикмахерских и халяльных мясных лавок вообще не кажется, что мы в Париже.
Мы
