свое рабочее место: пятна кофе на столе, которые я прикрываю ноутбуком, алоэ в горшке (сегодня понедельник, а я здесь и не смогу его полить – выживет ли оно?), горошины со вкусом васаби, которые однажды закатились между столом и стеной, так что достать их оттуда невозможно. Теперь их ждет гниение и распад? Сколько времени на это понадобится? Несколько месяцев, целая жизнь, геологическая эра? Обнаружат ли их, если когда-нибудь мы переедем в другой офис?
Вероника благодарит меня и отвечает, что обсудит это с Большим Боссом.
– Ну и? – говорю я Виктору, который присоединился ко мне и наблюдает за мной, с нетерпением ожидая, пока я закончу. – У тебя много работы, но, похоже, и свободного времени тоже?
– Вообще-то я пришел сюда с посланием, – улыбается он. – Сильвия просит нас поработать у нее в четверг вечером. В книжном магазине будет Леонард Коэн.
Коэн?
Я вспоминаю о поездках с мамой по маршруту школа – дом, о Рождестве, когда я прыгала на диване с тетей, распевая во всю глотку So Long, Marianne, о пластинках, полученных по почте из Парижа, которые до сих пор стоят на полке в моей комнате. Встреча с Коэном есть в моем списке желаний. Напротив этого пункта я нарисовала звездочку – так я обозначила все свои неосуществимые замыслы.
– Он приезжает в Париж, – объясняет Виктор. – А Сильвия пригласила его в книжный магазин: мы организуем вечеринку в его честь.
Я смотрю на него, он говорит серьезно. Поэтому я вынуждена ответить:
– Ты же знаешь, что я завтра уезжаю.
Вычеркнуть из списка пункт, рядом с которым стоит звездочка! Мне может повезти, по-настоящему повезти, хотя бы раз в жизни.
– Вообще-то помощь Сильвии с организацией приема в магазине нельзя назвать настоящей работой, – заявляю я.
– Потому что не сидишь от звонка до звонка за письменным столом?
– Это не настоящая работа. Она не требует каждодневных усилий, которые приводят к результатам в долгосрочной перспективе.
– В долгосрочной перспективе… – Виктор присвистывает. – Громко сказано.
Я пожимаю плечами.
– Такова жизнь.
– На самом деле жизнь сама по себе краткосрочна.
Кажется, я начинаю питать слабость к его интеллекту. Голубые глаза Виктора сияют в обрамлении выбивающихся из-под берета светлых волос, твидовый пиджак сидит на нем небрежно.
– Конечно, если понимать работу как прямую линию во времени, ведущую из пункта А в пункт Б, – допускает он, – то с этой точки зрения мы можем утверждать, что я вообще никогда не работал. А если еще принять во внимание, что я даже не учился в университете, значит, работать я не буду никогда.
Я излагаю ему идею, которую постоянно доносит до меня отец: чтобы жизнь была успешной, нужны цели. Если цели ясны, то шансы добиться желаемого возрастают.
– А если я не хочу ничего добиваться? Кто тебе сказал, что движение вперед – это единственно возможный путь? Что, если, двигаясь в сторону, есть шанс проникнуть глубже? Возможно, именно путем накопления разного жизненного опыта мы сможем преодолеть большее расстояние.
Я закрываю компьютер, допиваю свой кофе с молоком. Я не знаю, что ему ответить. До сих пор все мои начинания завершались неудачей.
– Представь себе почтовых голубей, – продолжает он. – Все думают, что их отправляли в неизвестные им места для доставки сообщений. На самом же деле происходило обратное.
– И что же?
– Их разводили в одном месте, а потом оттуда увозили. Когда хозяин хотел отправить послание в родные края, он выпускал голубя, который инстинктивно находил дорогу.
– Что ты имеешь в виду?
– Что на первый взгляд они как будто улетают, а на самом деле они просто возвращаются домой.
«Привет, папа», – от удивления говорю я вместо «алло». Он никогда не звонит мне.
Я мысленно настраиваюсь на сценарий, в котором он меня сейчас видит: Линда, отпуск, забастовка. Несмотря на внезапно вспотевшие ладони, я рада его слышать. Наш телефонный разговор длится три минуты двадцать пять секунд. Он постоянно повторяет: «ответственность», «работа», «будущее», «свадебное платье», «твоя мать». Мои единственные два слова в ответ: «Мне жаль».
Годо ждет нас. Театр дю Солей расположен в Венсенском лесу, куда много лет назад моя тетя возила нас с родителями на пикник. Майя согласилась провести закрытие вечерней смены с Оушен, которая потом останется в магазине заниматься учебой. Направляясь через лес к театру, я иду рядом с Юлией, оставив Виктора и Бена позади. Я спрашиваю ее, готовится ли она к прослушиванию, и она отвечает, что исполнит монолог из «Служанок» Жене – истории двух сестер на службе у богатой дамы. Когда хозяйка уходит из дома, они по очереди примеряют ее одежду и драгоценности. Переодевшись, одна из служанок подражает ее изысканной манере говорить и плохо обращается с другой, пока та не притворяется, что убивает ее. Пьеса заканчивается смертью одной из главных героинь и безумным монологом Соланж. Тем самым, что будет произносить Юлия. Это поинтереснее моих экзерсисов, когда я, представляя себя Скарлетт О’Хара [55], бросаюсь на траву и со слезами на глазах произношу: «Ведь, в конце концов, завтра будет новый день».
Это произведение с глубоким смыслом, объясняет Юлия, ведь оно не просто о служанке, убившей свою госпожу, но и о любом угнетенном, восставшем против своего угнетателя: о дочери, взбунтовавшейся против отца, о народе, оказавшем сопротивление захватчику.
– Власть заставляет нас думать, что существует только один взгляд на вещи. На самом деле единственно правильного пути не бывает. При любой власти неизменно возникает подражание ей и желание от нее освободиться.
Я обдумываю эту мысль. Здесь все настолько проницательны, что я чувствую себя все более глупой. Лучше мне вернуться в свой закуток, где самым большим событием будут вопросы Бернардо о питательной ценности свежей и замороженной рыбы, наставления моей мамы о периодичности смены постельного белья и просьбы Вероники поработать над компоновкой слайдов для ее презентации.
Бен утверждает, что она хорошо играет сумасшедшую, продолжает Юлия, но ей хотелось бы получить более беспристрастное мнение. Я предлагаю ей свою помощь и заверяю, что сделаю это с удовольствием. Я и правда была бы очень рада, если бы ее приняли в театральную школу.
– Юлия!
Из окна только что обогнавшего нас микроавтобуса выглядывает блондинка. Машина останавливается, и девушка выходит из нее, перелезая через сидящего рядом с ней мужчину. Она обнимает Юлию, Бена и Виктора, а затем обращает на меня глаза цвета зеленой листвы. У нее тонкие, как у фарфоровой куклы, черты лица и обтекаемые формы без острых углов.
– Меня зовут Одетта, – говорит она по-английски игривым тоном с сильным французским акцентом, предвещающим, что понять ее будет непросто.
– Одетта учится на втором, последнем, курсе «Лекок», – поясняет Юлия. – Это наша подруга.
Девушка отпускает микроавтобус, и мы идем дальше. Если я правильно поняла, Владимира и Эстрагона в сегодняшнем спектакле сыграют две актрисы – подруги Одетты.
– Так решила режиссер, потому что какая на самом деле разница, мужчины это или женщины? Они всего лишь загадка… человеческого существа, верно? – объясняет она.
– Наверное, ты хотела сказать «символическое выражение человеческого существа»? – поправляет Юлия.
– Именно. Существа в ожидании чего-то. Бога?
– В ожидании, что что-то произойдет. – Я сама удивляюсь, что произношу это вслух.
Одетта смотрит на меня, ожидая дальнейших пояснений, но я не знаю, что еще добавить. К счастью, на помощь приходит Юлия:
– Хорошо, что женщины тоже представлены в спектакле.
– Действительно. Это ритмичный выбор. – Одетта убежденно кивает.
– Удачный выбор, ты имела в виду.
Прямо у входа в театр мне звонит Бернардо. Даже не верится, что прошло уже три дня с момента нашего последнего разговора. Его голос кажется мне более звучным, а ломбардский акцент – еще более выраженным. Бернардо рассказывает мне о клиенте, пригласившем его в ближайшую субботу на вернисаж. Мы пойдем туда вместе, говорит он. А завтра утром он встретит меня на вокзале. И тут я понимаю: Бернардо не знает, что и сегодня вечером я не сяду на поезд. Он не в курсе просто потому, что я забыла ему
