это сплошные лестницы, добрый друг. Моя лестница, наверное, самая легкая из них. Да и кровяное давление – самое незначительное из всех видов человеческого и нечеловеческого давления.
Похоже, мои шутки развеселили его. Он весело покряхтел, переложил трость из одной ладони в другую и непринужденно хлопнул правой рукой по моему плечу.
– Все это – слова философа. Впрочем, неудивительно, ты ведь и философ, и доктор философии. Госпожа Руʼйа нисколько не преувеличивала, когда рассказывала о тебе… Могу ли я войти? Уж очень я устал стоять.
– Да-да, конечно. Мой дом – Ваш дом.
Боюсь, старик уловил предательскую дрожь в моем голосе, ведь я едва не лишился чувств, услышав имя Руʼйа. Где он ее видел? Когда?.. Я хотел поскорее узнать все подробности, потому и провел его прямиком в свой кабинет, где никто не мог бы нам помешать. Старик присел на краешек кресла и заметил:
– Не думаю, что мы знакомы.
– Увы, нет.
– Меня зовут Карим Нимрод.
Я был изумлен.
– Тот самый? Известный торговец часами?
– Хе-хе… «Известный»… Знал бы ты, чем я на самом деле знаменит!..
– Своими отличными швейцарскими часами, разумеется.
– Так думают люди, а на самом деле я известен кое-чем другим – возможно, даже особенным.
– Две причины известности лучше, чем одна.
– Моя истинная известность, о доктор, пришла благодаря способности забывать.
– Поистине специфическая способность. Торговец часами, который умеет забывать!..
– Да благословенны будут твои уста!.. Торговец часами, умеющий забывать, – вот ведь анекдот! Часы существуют, чтобы напоминать о минутах и годах, о делах и обязанностях, о датах, событиях и предопределениях. Меня денно и нощно окружают мириады часов, а я забываю о своих встречах, о своем имени и названии своей улицы. Однако я должен рассказать тебе о причинах своего утреннего визита прежде, чем их забыть.
– Пожалуйста.
– Месяц назад я гостил в Швейцарии… Был ли ты в Швейцарии, господин доктор?
– К сожалению, нет.
– Ты всенепременно должен там побывать! Отличная страна, в которой всего всегда хватает. Я гостил в Цюрихе, в гостинице, где имел честь быть представлен твоей жене, госпоже Руʼйа, и ее брату, господину ʻИсаму. Госпожа Руʼйа умна, деликатна, воспитанна и невероятно красива. Будь я моложе, я стал бы твоим соперником… Эх, завидую я тебе, доктор!..
– Вы весьма любезны, дорогой друг.
– …А ее брат! Образованный, милый молодой человек!..
– Вы любезны…
– …Швейцария прекрасна! Редчайшая страна! Чего в ней только нет! Горы, ущелья, реки, озера и люди, разные люди… А какая там погода!.. Там ты можешь дышать полной грудью. Правда, только в том случае, если в твоем кармане звенят медяки.
Мой гость пустился в пространные рассуждения о Швейцарии, ее часах и внешней политике. Я боялся, что он позабудет о вестях, ради которых оказался в нашей деревне, но еще больше я боялся проявить бестактность и грубо перебить этого убеленного сединами старца. Наконец, я набрался смелости:
– А моя жена, она ведь в полном порядке?
– Вот видишь, доктор, видишь! Я-таки забыл о цели своего визита. Согласись, что я – господин склеротиков!
– «Господин склеротиков»? Странное, но величавое прозвище!
– Зато отнюдь не почетное.
– Вернемся к ʼУмм Хишам.
– Да-да. Вернемся к ʼУмм Хишам, прежде чем я снова позабуду о ее поручении.
– Каком?
– Во-первых, я должен за нее поцеловать Хишама.
– А во-вторых?
– А во-вторых, я обязан доставить тебе это послание.
Он запустил руку в карман и вытащил на божий свет запечатанный толстый конверт, надписанный рукой Руʼйа. Меня пробила дрожь; мое сердце, уже не сдерживаясь, пустилось в опасный танец, вытеснив за кулисы сознания гостя, который, насколько я мог слышать, изо всех сил оправдывался.
– Прости мне, доктор, мою забывчивость! Я должен был привезти тебе это письмо еще месяц назад, то есть ровно тогда, когда приехал из Швейцарии. В свое время мне об этом твердила и госпожа Руʼйа… Я просто забыл конверт в этом самом пиджаке, когда снял его в день прибытия. Сегодня утром я надел его, сунул руку в карман да чуть не умер со стыда. Будь уверен: я ударил себя по лбу так, что едва не выбил себе остаток мозгов. Я тут же подозвал водителя и приказал на всех парах мчаться к тебе, сюда… Прости меня, доктор, и не забывай о том, что я – господин склеротиков. Надеюсь, в письме нет упоминания об истекших на сегодняшний день сроках. Прости еще раз…
Что случилось, господин доктор? Почему ты дрожишь, как осиновый лист? Отчего так беспомощно сжались твои сердце и внутренности? Какого черта твои мысли разбежались по разным сторонам, словно напуганное волком стадо?
Ты держишь в руке письмо. Простое письмо. Зачем бояться его содержимого? Распечатай конверт, достань оттуда исписанный лист бумаги… С каких это пор ты стал бояться слов? Да разве есть слова, более страшные, чем те, которые ты услышал девять часов назад? Этот день – твой Последний день, так в чем смысл страха перед письмами, которыми сейчас забит твой почтовый ящик? Невероятная трусость! Это равносильно тому, как если капитан тонущего судна станет бояться промочить сапоги!..
В этом письме, наверняка, нет ничего, что могло бы быть достойно твоей дрожи. Положим, в конверте лежит смертный приговор, но ведь главный приговор был уже вынесен тебе сегодня ровно в полночь! К тому же ты вынужден порвать со всеми людьми и вещами, так рви все свои драгоценные связи, все эти оковы, выевшие твои плоть и кровь, без лишних страхов и тревог. Твоя жена без особого труда оборвала все ваши супружеские связи, избавив тебя от этой тяжелой необходимости, и за одно это она достойна благодарности, а не укора… Итак, она тебе написала. Распечатывай конверт и читай письмо так, как иные читают сводку новостей или букварь. Нет разницы в том, как оно начинается или кончается…
Так я утешал себя, дрожащей рукой пытаясь разорвать конверт с письмом Руʼйа. Наконец ценой особых усилий сложенные вчетверо листы были разглажены.
«Муса!..»
Обычное слово. Мое имя. Это имя я слышал и читал на бумаге тысячи раз за жизнь, многократно подписывался им в банках, на работе, в письмах, и ни разу оно не вызывало во мне такого смятения. Я как будто слышу это слово не из уст отца или матери, друга или товарища, учителя или ученика, а из уст самой Руʼйа, и где – на морском побережье, в ту самую ночь, когда эта женщина впервые согласилась на прогулку, которую разделили с нами лишь соленая вода и лунный свет!
Клянусь
