Сен-Поль на Риволи.
– Договорились. Тогда за мной мыло и чулки. – Себастьян повернулся к Элиз. – Я оставлю их здесь утром, и увидимся завтра в 6.30 вечера. Сен-Поль. – Не сказав больше ни слова, он ушел. Сердце бешено колотилось. Если бы он остановился, чтобы взвесить все «за» и «против», его решимость могла бы дрогнуть. Именно поэтому он не остановился. Он следовал своему сердцу, а не разуму.
Париж, апрель 1944 года
Элиз
Ровно в 6:30 я стояла перед церковью Сен-Поль – мои волосы блестели после мытья, в сумочке лежала пара настоящих чулок. Я решила не надевать их, пока не сяду в машину, на случай, если встречу кого-нибудь из знакомых. Любую женщину, которая смогла бы раздобыть чулки, немедленно заподозрили бы в сотрудничестве с немцами.
Мне не пришлось долго ждать, пока подъедет черная машина. Опустив голову, я забралась внутрь, и, не говоря ни слова, мы тронулись с места.
Себастьян едва взглянул на меня, но вел машину так, словно находился в глубокой сосредоточенности.
– Все в порядке? – Мне стало интересно, не сожалеет ли он о своем решении ввязаться в эту историю.
– Да, конечно. Но я нервничаю из-за этого ресторана. Он ведь только для немцев. Тебе он не понравится. – Он сделал паузу. – И мне тоже.
– Не имеет значения, все это часть плана. Ты прав, нам нужно играть свои роли, чтобы минимизировать риски.
Поездка по пустынным улицам не заняла много времени, и вскоре мы припарковались возле массивной красной двери. Мужчина в фуражке швейцара открыл водительскую дверцу, и Себастьян вышел, протягивая ему ключи. Накинув на голову шарф, я вышла из машины со стороны пассажирского сиденья. Себастьян тотчас оказался рядом, обнял меня за плечи и повел к двери. Дрожь пробежала по моей спине, и на этот краткий миг я почувствовала себя защищенной, даже счастливой, как если бы мы были влюбленной парой и собирались вместе поужинать.
Он открыл передо мной дверь, и на меня обрушились тепло, свет и музыка, радостные и почти забытые звуки: люди смеялись и болтали, кто-то играл на пианино. Официант без намека на неодобрение подвел нас к столику, и как только нас усадили, появился другой, размахивая нарядными книжками меню.
– Un aperitif, monsieur?
– Oui, deux verres de champagne, s’il vous plait [53]. – Себастьян заказал для нас обоих.
После того как официант исчез, я заглянула в меню.
– Здесь по-немецки!
– Тсс, я переведу для тебя. Не волнуйся, кухня по-прежнему французская! – Он тихо рассмеялся, затем зачитал меню. – Из закусок – улитки или фуа-гра, горячие блюда – говядина по-бургундски, confit de canard [54] или свинина.
Три разных вида мяса! Как такое возможно? Откуда, черт возьми, они все это взяли? Я оглядела других посетителей: сплошь немцы в военной форме, большинство в компании хорошо одетых француженок. Мне пришла в голову мысль, что теперь я одна из этих женщин. Они громко и чересчур восторженно смеялись, и я не могла не почувствовать прилив стыда. Привлекательная женщина с копной блестящих темных волос, ниспадающих каскадом вокруг бледного лица, перехватила мой взгляд и улыбнулась. Я поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ, и в этот краткий миг между нами проскочило взаимное понимание молчаливого соучастия. Мы обе играли свои роли по причинам, известным только нам самим.
Официант вскоре появился с нашим шампанским, готовый принять заказ. Изголодавшаяся, я выбрала самые сытные блюда в меню; фуа-гра и утку. Когда официант ушел, Себастьян поднял свой бокал.
– За мир.
– За мир. – Я подняла бокал и коснулась им края бокала Себастьяна, глядя ему в глаза. Было бы невежливо не сделать этого. Я не могла не заметить аквамариновый оттенок его голубых глаз. Опустив взгляд, я сделала глоток. Легкие воздушные пузырьки лопались у меня на языке. Я закрыла глаза, вспоминая особые случаи, когда мы пили шампанское; радостный напиток, полный надежды и ожиданий, и даже в этой клоаке, кишащей нацистами, я почувствовала его магию. И в тот момент я знала, что однажды Франция снова будет нашей. Я посмотрела на Себастьяна и улыбнулась; мое сердце воспарило.
Он ответил широкой мальчишеской улыбкой.
– Когда эта война закончится, мы вместе откроем бутылку шампанского. – Он не сказал, кто победит, но мы оба знали, что дни Германии сочтены. Жадность Гитлера и его неутолимая жажда власти должны были привести к краху.
Мы едва пригубили шампанского, когда вновь появился сомелье с бутылкой в руках. Этикетка была скрыта под толстой белой салфеткой, которой он принялся размахивать в воздухе, словно исполняя какой-то волшебный трюк.
– Сотерн, урожай 1939 года, – объявил он.
Себастьян торжественно продегустировал вино и одобрительно кивнул, тоже играя роль. Никто бы не догадался, что мы замышляем. Затем принесли фуа-гра и корзинку с тонкими гренками. Себастьян отрезал кусочек мягкой печени, положил его на гренок и посыпал крупинками морской соли. Я последовала его примеру, но когда добавила соль, мне вспомнились мама и Изабель дома, перед тарелками капустного супа. Я подумала о том, чтобы завернуть немного еды в салфетку и незаметно положить в сумочку. Но мама понятия не имела, где я нахожусь. И пришла бы в ужас, узнав о том, что я была в немецком ресторане.
Чувствуя себя неловко, я все-таки попробовала гренок с фуа-гра. Печенка таяла у меня на языке, оставляя приятное теплое ощущение во рту. Я сделала большой глоток сотерна. Уж сколько лет я так сытно и вкусно не едала, и пришлось заставить себя сбавить темп, чтобы не стошнило. До меня вдруг дошло, что Себастьян почти не сказал ни слова.
– Расскажи мне о Германии. – Я предпочла, чтобы говорил он; это позволило бы мне наслаждаться едой. – Каково было там расти?
Его брови сошлись вместе, когда он пристально посмотрел на меня.
– Тогда мне следует рассказать тебе о своей бабушке. Она была француженкой. И весьма яркой личностью. Любила читать. В ее блестящей кожаной сумочке всегда были припасены леденцы. – Он ухмыльнулся. – Мы часами посасывали их, изучая ее драгоценную коллекцию книг. Она заставляла меня читать ей вслух: Les Trois Mousquetaires, Les Misérables, Le Comte de Monte-Cristo… [55]
– Le Comte de Monte-Cristo? Обожаю эту книгу. После стольких испытаний он все равно возвращается.
– Да, добро побеждает зло. Собственно, из чего состоят все великие истории.
– Только истории?
Он сделал паузу и продолжил:
– Раньше мы проводили много времени вместе; мои родители всегда были слишком заняты. Мы с бабушкой называли себя Les Deux Complices. – Où est mon petit complice?
