колен, она перешла речку, подбежала к Доле и остановилась возле него. Она так и не опустила шальвары, и ее голые мокрые ноги блестели на солнце. Дола уставился на Торуджу странным каким-то взглядом, а та стояла совсем рядом с ним и смотрела на него. Молча стояли, глядя друг на дружку.
— Почему они оба молчат? — спросил я у Тарон.
— Ш-ш! — Тарон сердито зажала мне ладошкой рот.
Дола обеими руками взялся за вязанку дров и очень бережно переложил их на голову Торуджи…
Торуджа, придерживая дрова на голове, боязливо огляделась по сторонам, потом сказала Доле:
— Вечером я приду… под тунговое дерево… То, что на склоне.
— Смотри не забудь.
— Нет. Принесу тебе лепешку, масла, овощей. А сейчас мне пора. Еще увидит кто-нибудь.
— Подожди немного…
— Не надо, увидит кто-нибудь!
Торуджа торопливо перешла через речку.
Дола сел на песок и долго смотрел ей вслед.
— А что будет, если их увидят? — спросил я у Тарон.
Тарон подумала и сказала:
— Тогда, наверное, тот, кто их увидит, мячик отнимет.
Шел восьмой день нашей жизни на озере, и оно нам совсем разонравилось. Когда мы только приехали, новое место казалось нам огромным и просторным. Но мы так все облазили, что с каждым днем в нашем представлении озеро все сжималось и сжималось, пока не стало совсем маленьким, с мячик величиной. Я решил, что настало время ехать домой, и подумал, что Тарон будет на моей стороне.
А отец провел последние дни в компании финансового советника Сардара Крипала Сингха — он разъезжал по делам и на два дня заехал к моему отцу. Отец сразу усадил его играть в шахматы, и оба они целыми днями просиживали за шахматной доской. Страсть к шахматам заставила отца забыть даже о форели.
На утро третьего дня Сардар Крипал Сингх начал собираться в дорогу. Его вещи были уложены, он пожал отцу руку, к веранде уже была привязана его лошадь, слуги кончали навьючивать поклажу на ослов. Было довольно холодное утро.
Вдруг на веранду влетел запыхавшийся вестовой.
— Господин, — вестовой сложил руки, — господин, не хватает одного человека на бегар. Ночью сбежал крестьянин, которого на бегар нарядили.
Финансовый советник огляделся по сторонам, его взгляд упал на Долу — тот пришел из лесу с дровами и присел на ступеньку веранды перевести дух.
— Возьми вот этого! — распорядился финансовый советник.
Дола вскочил.
— Нет, господин! Я не могу уйти на бегар! У меня и здесь полно работы!
— Скажи пожалуйста, работничек! — мгновенно пришел в ярость советник и хлестнул Долу плетью по спине. — Пошевеливайся, свинья!
Дола сорвался с места и побежал, но за ним кинулись двое слуг. Они поймали и вернули его.
— Стукните по голове эту скотину! — закричал советник.
Удары посыпались на голову и плечи Долы.
— Не пойду! Не могу! — выкрикивал Дола, размазывая кровь по лицу.
— Не пойдет, вот мерзавец! — кричал в злобе советник. — Не пойдешь на бегар — чем же раджа жить станет?!
Слуги навалили тюк Доле на голову и плетью погнали его перед собой. Дола оглядывался, спотыкался, снова оглядывался, но его гнали все дальше. Дола плакал, а у меня сердце разрывалось от жалости. Когда Дола скрылся из виду, я спросил отца:
— Папа, за что они так били его?
— Отказывался от бегара. Здесь все крестьяне обязаны отрабатывать бегар. Такой закон.
— А откуда берется закон?
— Раджа прикажет, вот и закон, — глухо ответил отец и пошел в дом.
Мне показалось, что отцу совсем не хотелось разговаривать со мной в ту минуту.
Вечером к сторожу подбежала дрожащая, заплаканная Торуджа.
— Где Дола? — спросила она.
— Здесь его нет, — буркнул сторож с неохотой. Он плел веревку.
Веревки сторож делал мастерски. Мы с Тарон часами наблюдали за движениями его рук.
— Куда он ушел? — спросила Торуджа.
— Туда. — Сторож неопределенно махнул рукой в сторону горной цепи на севере.
— А когда вернется, не знаешь? — робко спросила девушка.
— Откуда мне знать? — Сторож начал сматывать веревку. — Может, через десять дней, может, через двадцать. На казенный бегар ушел. Как начальство отпустит, так вернется.
Торуджа повалилась на землю и тихо заплакала.
Сторож долго плел свою веревку, не произнося ни слова. Лицо у него было сердитое, хмурое.
— Пастухи перегоняют стада, — наконец выговорила Торуджа. — Завтра мы уйдем отсюда.
Сторож ничего не сказал.
— Они забирают меня с собой… Но если бы Дола был здесь…
И опять сторож ничего не сказал.
Торуджа тихо зашагала прочь. Она присела на берегу и долго играла нашим мячиком. Играла и плакала. Потом она прижала мячик к груди, размахнулась и с силой бросила мяч в реку. Долго видно было, как плывет, чуть покачиваясь, мячик по волнам, и, пока он не исчез из виду, Торуджа неотрывно следила за ним. Потом она тяжело вздохнула и бегом побежала к палаткам пастухов.
Отец был очень молчалив весь день. Вечером мы начали приставать к нему, чтобы он рассказал нам сказку, но он не стал нам ничего рассказывать, а велел поскорее засыпать.
— Спите, — сказал отец. — Утром мы возвращаемся домой.
Летние полдни в горах бывают удивительно чистыми, ясными и светлыми. В такие дни отец уходил к себе в комнату отдыхать после обеда. Мать одной рукой раскачивала панкху, а другой медленно массировала отцу ноги, пока он не заснет. Мне тоже строго наказывали заснуть, я честно жмурил глаза, жмурил так, что они начинали болеть. Бывало, я незаметно засыпал, а бывало, мама засыпала в изножье кровати, и тогда я потихоньку выскальзывал в сад. Я не понимал, зачем взрослые спят днем. Если спать можно ночью, зачем же тратить на это день?
В один из таких прозрачных ласковых дней я улизнул из дому и отправился к сторожке, где жил садовник. Пожалуй, этот день был жарче обычного, цветы в саду поникли, будто разморенные жарой. Не видно было ни одной бабочки. В тени у сторожки спала собака садовника, а в сторожке спал сам садовник.
С кем же мне играть? Во что играть? Для ребенка этот вопрос так же важен, как для взрослых вопрос о том, чтобы найти себе место в жизни. Совсем маленьким ребенком ощутил я впервые состояние раздвоенности. Сиял полдень, а все вокруг спали, и мне не с кем было играть. Мне показалось, будто люди своим сном оскорбляют и солнечный свет, и небо, и всю эту прекрасную зеленую землю. Когда еще вернется такая красота? Ароматный ветер летит с далеких синих гор и трепетно ласкает кожу… а люди спят. Только оставаясь детьми, мы, люди,
