вечнозеленым фермерским полем, словно его не вспахивают, а красят, а продолжается так долго, что занимает половину острова и доходит до Пиджен-Стрим [26], с которого – только вниз…
И вот я уже воображаю, как Дилан, зарулив на заправочную станцию на своем мотоцикле, заметит на столбе фотографию и нахмурится. Подойдет ближе, станет вспоминать нашу последнюю встречу и гадать, что со мной могло приключиться. Сорвет листовку со столба, принесет домой, мокрую от дождя, с обтрепанными краями, лишь одно пятно останется ярким – мое лицо. Прежде чем сесть за стол и склониться над моим портретом, он нальет себе чашку крепкого чая, обязательно сладкого, сахар его успокаивает. А потом нежно разгладит смятый лист, счищая грязь, водя пальцем вдоль спинки носа, по губам и шее, словно видит меня впервые. Он наконец разглядит мои глаза и удивится, насколько они похожи на его собственные. После этого шумно вздохнет, как множество раз раненный зверь, который удивлен, что пули еще могут причинять боль, и в груди его станет тесно. Он подумает, что никогда так долго не смотрел в мои глаза. Так долго – никогда.
«Эмма», – это кричит Фрейя. Мы уже дошли до моста, а я не заметила. Я забыла, что теперь мы больше не загадываем желания. На наших губах теперь висит по тяжелому замку, и сюда мы приходим не помечтать, а покурить.
Сигареты обычно приношу я: Дилан покупает одну пачку себе, одну для меня. Он не против, что я курю, так я кажусь ему взрослее, он никогда не скрывал того, что его смущает мой возраст. «Смущает, но не настолько, чтобы не обладать моим телом три раза в неделю», – мелькает непрошеная мысль.
Я распаковываю пачку, откуда выглядывают упругие столбики, они плотно впечатаны, и достать один, сохранив невозмутимый вид, не так-то просто. У меня не получается поддеть сигарету, и я неуклюжими движениями замерзших пальцев сминаю весь верхний ряд. «Давай я», – нетерпеливо произносит Фрейя и, не глядя на меня, хватает пачку. И добавляет: «Ты хотя бы говоришь Дилану «спасибо»?» Я киваю и стараюсь не обращать внимания на то, что она назвала его по имени, хотя могла бы обойтись простым «ему». Я бросаю на нее взгляд, ее ресницы кажутся темными, как будто в глазах уже наступили сумерки. Волосы белесые, как срезанный камыш. Она стала много краситься, из-за этого у нее слегка свирепый вид. Я немного боюсь ее.
Мы закуриваем. Фрейя не умеет курить, но я никогда бы не сказала ей правду. Она думает, что курение у нее получается на высший балл, она много знает о том, как правильно затягиваться, чтобы не навредить легким. По моему мнению, все это чепуха, но она считает, что самый красивый дым получается, если набрать его в рот и выдохнуть. Надувая щеки, она вбирает никотиновую пустоту в рот, напоминая хомяка, который прячет орехи, а потом делает резкий воздушный плевок. Фрейе кажется, что выглядит она эротично. Но она выглядит заносчиво. Я не знаю, как выгляжу я, когда курю. Иногда меня пугает то, с какой легкостью мой организм принимает отраву. Я никогда не кашляю, меня редко тошнит даже от трех сигарет подряд. Иногда мне кажется, что мое тело и так уже было отравлено.
«Что будешь делать на выходных?» – спрашивает Фрейя, стоя в облаке дыма, застывшего в морозном воздухе. Она в задумчивости ступает ногой на ветку, и влажный треск нарушает застоялую тишину. «Мы с Диланом едем на Уайт-Стрэнд [27]». Она вскидывает голову. «Бог мой, там же холодина!» – «Кажется, он просто хочет прогуляться». – «А, ну да». Мы замолкаем. «Послушай, родители собираются подарить мне пляжный домик на восемнадцатилетие, я случайно подслушала их разговор». – «Случайно?» – Я улыбаюсь. «Если они не передумают, то летом мы сможем там тусить. Только представь!» – «Кажется, это отличная новость». – «Еще бы». Мы снова замолкаем. «Думаешь, они правда меня любят?» – «Твои родители? Конечно. Как можно не любить собственного ребенка?» – «Не знаю, наверное, это не так уж и сложно. – Она снова набрала дым в рот, будто сыром набила. – Мама вчера испекла вишневый пирог для соседки, та сломала ногу, или что-то в этом роде. Я пришла домой из школы, жутко голодная, и по запаху пришла на кухню, а там ничего, пусто. Как дура искала пирог, который к тому времени уже наверняка сожрали соседские детки». – «Черт, Фрейя! – Я засмеялась. – Ни куска вам с Джошем не оставила?» – «Ни единого, представь себе». Мы прыснули. «Это не значит, что она не любит вас, ей просто нравится помогать другим». – «Может, и так. Но кто в таком случае поможет нам?»
Она запихнула сигарету в щель между камнями, зависшими над водой. Я сделала то же самое. «Постой здесь, я на минутку». Она поднялась на мост и повисла на парапете. Я стояла ниже и могла видеть ее утепленное пальто, которое задралось, оголив бедра в тонких колготках. Я помню, как подумала, что даже не знаю, девственница ли еще Фрейя. Я понимала, что как подруга имею полное право спросить ее об этом, но что-то удерживало меня от выяснения подробностей. Возможно, я подозревала, что Фрейя не будет со мной честна до конца, просто потому что она из тех, кто готов слушать чужие секреты, но редко – почти никогда – делиться своими. Задав этот вопрос, я не хотела оказаться одураченной, в то же время Фрейя была в курсе подробностей наших с Диланом встреч: знала, что мы делаем это молча, что он сосредоточен, словно сдает норматив, а я слишком беззащитна, словно он использует меня. Это неправда. Я понимала, что для него наша связь более порочна, чем для меня.
Как-то я даже набралась наглости спросить, не боится ли он меня. «Еще чего!» – помотал он головой и уткнулся мне в шею. «Тогда почему не смотришь на мое лицо? Я тебе противна, потому что не похожа на нее?» Я ткнула пальцем в татуировку на боку. «Ты сама себе противна, если спрашиваешь такое», – отвечал он. Я слышала горьковатое дыхание и пыталась прочитать его мысли; иногда мне это удавалось, но я не могла быть уверенной в том, что мысли эти – не мои собственные.
Я слышу, что Фрейя что-то шепчет, стоя на мосту. Произносит неразличимые слова, но их перехватывает подсохшая листва и заглушает бриллиантовый рокот ручья. Я пытаюсь прислушаться и делаю пару шагов вперед, но мое движение растревоживает сброшенные старым деревом ветви, и Фрейя резко оборачивается. «Ты что, загадала желание?» – подозрительно смеясь, спрашиваю я. Смех звучит по-идиотски, потому что Фрейя не подхватывает его. Она слегка наклоняет голову и смотрит на меня не мигая сверху вниз. «Вот еще, – фыркает она, – просто придумываю для мамы новое стихотворение». Потом она спускается и подходит ближе. Снова достает пачку сигарет, предлагая выкурить еще по одной. «Тебе все-таки нужно за них благодарить, – деловито произносит она. – В следующий раз передай, что это моя любимая марка».
Настойчивый звонок и требовательный голос Сони выдернули меня из размышлений. Я пообещала, что буду на месте через двадцать минут, и, запрыгнув на мотоцикл, устремилась в сторону Сент-Маркс.
Я припарковала мотоцикл на небольшом
