дымом и стульями, покрытыми вытертым красным плюшем, славившийся дичью и бургундским вином, был не для него. Он вздохнул и продолжал сидеть в кабинете, глядя на красные стены тюрьмы. Несмотря на ежемесячную помощь, которую Эвелина получала от отца, приходилось рассчитывать. Курс мышьяковых впрыскиваний, который должна была пройти Эвелина, и жалованье фрейлейн уже заставили их выйти из бюджета, все еще не установившегося после бреши, нанесенной рождением Берхена.
К тому же Марианна, с самыми благими намерениями, вовлекла их в круг светских развлечений, которые они не могли себе позволить. За одну лишь прошлую неделю они три раза ездили в такси. Судья подумал о том, что ему нужны новые ботинки. Ему было чуть-чуть жаль самого себя. Он от столького отказывался, чтобы Эвелина и дети могли иметь все, что им было нужно!
«А Эвелину нельзя назвать очень дельной» – подумал он, и эта мысль тронула его. Беспомощность Эвелины внушала ему нежность, как будто она была редким и ценным качеством. С Эвелины его мысли снова перескочили на фрау Рупп. В эту минуту вернулся Перлеман и поставил перед ним портвейн и бутерброд с чересчур жирной ветчиной.
День уже клонился к вечеру, а процесс все еще тянулся. В зале суда был затхлый воздух, снаружи где-то в широком мире, пошел дождь затемнивший окна. Зажгли электричество, при свете которого все лица выглядели бледными. В зал была введена бесконечная процессия свидетелей. Дросте пожалел о том, что поддался слабости и разрешил взволнованному защитнику вызвать всех этих бесполезных свидетелей. Прокурор делал иронические выпады и был совершенно прав. Между Дросте и прокурором, доктором Родницем, всегда существовала некоторая натянутость.
Родниц слишком любил позировать, его обвинительные речи были слишком резкими для того, чтобы быть беспристрастными. Родниц хотел быстро сделать карьеру, он вырабатывал в себе резкую, едкую манеру речи, от которой обвиняемому приходилось плохо. Дросте понимал чувство честолюбия, он сам хотел подвинуться в своей работе. И действительно, у него была репутация одного из самых многообещающих молодых судей. Ho он подходил к цели совершенно иным путем. У него был один из проницательных, почти педантичных, юридических умов, одержимых чувством справедливости. Он выдвинулся в первые ряды после трех больших процессов. Он выяснил обстоятельства нашумевшего ограбления Национального Банка и вырвал признание у предводителя шайки в присутствии присяжных. В деле актрисы Кегель, из ревности застрелившей любовника, он добился сурового приговора, сперва удивившего общественное мнение, вскоре однако убедившееся в правоте судьи. В этом случае ему удалось убедить присяжных, в начале процесса несколько сочувствовавших ревности и ревнивой женщине, что ревность является первобытным чувством и что преступления, совершаемые из-за него не следует терпеть. Он выразил убеждения нового современного поколения судей, обладавшего более широкими взглядами. Однако до сих пор его крупнейшим достижением был процесс гимназиста Випера.
Виперь, бледный семнадцатилетний юноша обвинялся в том, что застрелил свою шестнадцатилетнюю подругу, гимназистку Мейергейм. Дросте боролся с запутанными показаниями свидетелей, с ложью запуганных школьников, с ошибочными утверждениями родителей и преподавателей и наконец доказал, так, что в этом не оставалось никакого сомнения, что Мейергейм покончила с собой, и что Винер был невиновен. Винера оправдали. Теперь он служил на мануфактурной фабрике в Данциге и не пропустил ни одного Нового года, чтобы не послать судье Дросте поздравительную открытку.
Процесс Рупп не мог дать ему ни славы, ни личного удовлетворения. Дросте слушал бесцельные показания свидетелей и замечал, что его голос хрипнет все больше и больше. Он выпил тепловатой воды, у которой был вкус пыли. Были свидетели, говорившие о том, что фрау Рупп молодец, а ее муж скотина. Были свидетели, говорившие о том, что муж человек высшего порядка, которого тянула вниз его жена. Были свидетели, которые по-видимому были рады, что старая фрау Рупп, изводившая своих домашних, наконец умерла, несмотря даже на то, что этим облегчением семья была обязана доброй дозе крысиной отравы. И наконец, были свидетели, которые придерживались мнения, согласно которому старая фрау Рупп была святой и мученицей, прежде чем умереть испытавшей бесчисленные издевательства и унижения. Врач страховой компании, вызванный в суд, показал, что старая фрау Рупп страдала раком желудка и все равно скоро умерла бы так или иначе. Один за другим были допрошены дети четы Рупп – три девочки и мальчик. Каждый раз, прежде чем произнести слово, они робко взглядывали на мать, сидевшую на скамье подсудимых и, по-видимому, вовсе не замечавшую их присутствия.
Появление детей давало возможность завоевать симпатии присяжных к матери, разлученной с детьми и находящейся в тюрьме, но фрау Рупп совсем не использовала этой возможности. Она сидела тяжеловесная и тупая, склонив голову над своим отяжелевшим телом, как будто ее совсем не волновал вид ее детей в приютских платьицах. Как бы то ни было дети не могли сказать ничего важного. Двое из них унаследовали рыжие волосы и веснушки матери. Женщина среди присяжных, фрау Будекер, была растрогана, и отец детей обменивался с ней сентиментальными взглядами. Дросте вмешался, чтобы прервать допрос старшего ребенка, мальчика, и велел ввести молодого человека продавца из аптекарского магазина. Целью вызова всех этих свидетелей было желание установить, имело ли тут место предумышленное убийство или нет? Действительно ли крысы были бичем в подвале, в котором жили Руппы, как утверждала обвиняемая? Думали ли свидетели, что она действительно постоянно и часто употребляла крысиную отраву в качестве средства борьбы с крысами. И может быть в припадке отчаяния, в момент, когда не владела своими чувствами, она бросила крысиную отраву, все равно всегда находившуюся под рукой, в суп своей свекрови? Или она отправилась в аптекарский магазин и купила яд с определенным намерением отравить старуху?
Фрау Рупп говорила о том, что перед убийством она не спала в течение тридцати двух часов. Целый день она стирала у чужих, вечером ухаживала за детьми и мужем и занималась хозяйством, а ночью больная свекровь стонала и кричала на невестку и требовала, чтобы та поухаживала за ней и посидела около нее. Дети и соседи до некоторой степени подтвердили это. Да, фрау Рупп работала целый день, а ночью старуха действительно кричала. И дети и соседи так привыкли к этому, что не обращали уже больше никакого внимания на крики старухи. Молодой человек из аптекарского магазина много потел и мало знал. Он вообще не мог вспомнить, продавал ли он фрау Рупп крысиную отраву. Но это не доказывало, что она не купила ее у него. Ему приходилось обслуживать стольких дам он называл фрау Рупп дамой, а у него была
