Феликс убил Лару - Дмитрий Михайлович Липскеров

8.

После срочной Протасов остался в армии профессиональным военным. Его отправили прапорщиком в Киргизию, где было скучно, ветрено и допотопно, ровно так, как описано в учебниках истории про первобытный строй. Но прапорщику чем-то понравился этот край, чем-то эти степи были удобны ему – может, климатом или грязными детишками, почти голыми, просящими монетки, но очень улыбчивыми.

С последнего места службы он забрал своих таджиков, которые к этому времени были обучены рукопашному бою и также пожелали остаться служить в Советской армии сверхсрочную.

Служба была скучной, однотипной и малоперспективной. Таджики усердно молились и тренировались, а Протасов читал и читал по списку, который составила для него Глафира Фридриховна Ипритова. Он систематически ездил в библиотеку в Чолпон-Ата и набирал разных книг. Из них он узнавал о величии мира, о его великих страстях, любви и предательстве.

Ночами Протасов пытался осмыслить или прочувствовать понятие «страсть». У великих много говорилось о любви, долге и чести, а вот о страсти все более расплывчато, как-то увертливо, словно понятие это было табуированным… Однажды ему попалась книга нобелевского лауреата, рассказывающая о девочке-подростке и любви к ней взрослого мужчины. Они путешествуют по Америке на авто, и мужчина занимается с девочкой греховной любовью… И это страсть?.. Это она?.. Или что-то другое?.. Написано было гладко, даже утонченно, но чувство после финальной точки было сродни неловкости, как будто Протасов подглядел в замочную скважину неестественное, противное человеческой природе. Если коллекционирование – это страсть, с занятиями шахматами все понятно, но чтобы человек к человеку… Есть же любовь…

А одной ночью ему приснилась старуха Ипритова, которая тыкала Протасову кривым пальцем в лоб и настойчиво повторяла, что будет непонято то, что не испытано!

Но Богом ему было столь многое в жизни открыто, он это знал и чувствовал, что другим и за десять жизней не откроется.

Соседним взводом командовал старлей Саша Бычков. Он был почти юн и напоминал Лермонтова, так казалось Протасову. Так же лениво и почти скучно лейтенант командовал личным составом, часто загорал или спал на какой-нибудь степной возвышенности, прикрыв лицо фуражкой. Но Бычков отличался от холостого Протасова тем, что у него имелась такая же, как он, юная жена, красивая и гордая взглядом, к которой он после вечерней поверки уходил жить. Он питался домашними борщами, рассольниками, пельменями и пловом, готовить который супруга научилась у местных обывателей.

В целом, жизнь Бычкова походила на жизнь Протасова, но с маленькой дверкой во что-то иное, безразмерное и незнакомое ему – в понятие «семья». Олег мог вспомнить только свою ячейку, но из нее выплывали в мозг ощущения безнадежности и бессмысленности.

Он слегка сблизился с Сашей Бычковым, как бы младшим товарищем по возрасту, но старшим по званию. Они мало общались вербально, но химия их была похожа так, что можно было стоять молча рядом и молчать… Лишь иногда они коротко говорили.

– А кто родители?

– Циркачи. А твои?

– Отец военный…

– А чего не пошел доучиваться? Ну, там, династия?..

– В этом году заочно оканчиваю.

– Значит, станешь лейтенантом, как я?

– Ага..

Раз в две недели Бычков пускал его в ту саму дверь, которая на короткое время давала Протасову почувствовать другой мир, наполненный незнакомыми ему запахами.

Чужая жена со светло-голубыми глазами улыбалась гостю, когда кормила домашней стряпней. Но было в ее легкой улыбке что-то дежурное, примешанное только к ее внутреннему миру, где и сейчас она, улыбаясь, обитала душой… И она пахла женщиной, а не протасовскими таджиками.

Что-то щемило у прапорщика в душе, мучило его в казарме при воспоминаниях о чужой женщине, но то, что с ним происходило, понять Протасов, сколько ни силился, так и не смог. Конечно, он бы осознал, если бы влюбился – но нет! Нельзя не почувствовать любовь, джамшиты! Что же это?.. И не имелось описания испытываемого им ни в психологии Фрейда, ни у Юнга, и даже в художественной литературе Толстого и Достоевского не довелось о таком прочесть. Может быть, пока… Нет, влюблен в Ольгу он не был…

А потом Сашу Бычкова убили. Попали прямо в середину лба. И Протасова почти убили, когда они оба стояли на холме, вглядываясь в бесцветные степные просторы. Прапорщик был выше ростом, и заряд ударил его в самую макушку, содрав часть скальпа. Обоим констатировали смерть, отвезли в военный морг, где патологоанатом попросил не торопить смерть забирать прапорщика. Пульс был, хоть и слабый, из черепа сочится, но зрачки хорошо реагируют на свет, и все неврологические показатели в норме. Протасова перевели в реанимацию, а к утру он пришел в себя и стал спрашивать про Бычкова. Узнав от медсестры, что старлей погиб на месте, мгновенно, не успев ничего почувствовать, прапорщик отвернулся к стене и лежал так сутки, пока его не растормошил главный военный хирург госпиталя.

– Что это было? – потрескавшимися губами спросил Протасов.

– Подростки баловались, – ответил заведующий хирургией.

– Какие подростки? – не понял Олег.

– Обычные, из аула…

– Не понимаю, – он попытался сесть в койке с металлической сеткой, которая противно заскрипела.

– Хулиганы. Так бывает. Лежите!

– Подростки?!

– По двенадцать-тринадцать лет. Шпана дегенеративная. Местные киргизы.

– А откуда оружие?

– Это не оружие, – пояснил врач. – Хотя как посмотреть. Не пулевые ранения…

– Как не пулевые? – удивился прапорщик.

– Рогатки.

– Рогатки?!

– Стреляли стальными шариками из подшипников. В тебя почти промахнулись, а вот старлею не повезло. Видимо рогатка была с двойным жгутом, да и тот, кто стрелял, физически посильнее товарища был. Залепил старлею прямо в лоб. Проломил шарик кость, как пуля из трехлинейки.

Протасов лежал и думал, как так жизнь распорядилась. Где тот Бог, с которым всю жизнь провела его мать и его таская к Нему?.. Не на войне, в мирное время, как подло и нелепо умирать, поймав в свой мозг то, что ему не предназначалось. Деталь от какого-нибудь комбайна или трактора… Он подумал о Бычкове, лежащем в мертвецкой, но тотчас