огромными, будто лошадиными, ноздрями воздух.
Она поехала с ним.
Афган был чем-то похож на Киргизию, только песка гораздо больше и горы выше, а так – первобытнообщинный строй и американское оружие вперемешку с советским. Из Кабула старшего лейтенанта отправили в провинцию Газни, а вдову Бычкова оставили в столице как перемещенное лицо с неопределенным статусом. Она не приходилась Протасову официальной женой, а гражданские жены, как и на старой большой войне, назывались ППЖ – походно-полевые жены, и в новейшей истории их не недолюбливали.
Он не желал Ольге такой уничижительной участи, а потому сказал, что она при первой возможности будет его женой.
От временной квартиры, под истошные крики муэдзина, старшего лейтенанта увозила к аэропорту старенькая «Тойота». Ольга стояла на балконе, сдвинув развешанное после стирки белье, и провожала Олега все той же странной магической улыбкой. В эти секунды, оглядываясь, видя ее на крошечном балкончике, Протасов понимал, что до конца страсти еще далеко, но знал наверняка, что всему на этой земле приходит конец, а страсть, о которой он мечтал, которая от Бога, длящаяся как на земле, так и на небе – есть ли она?.. Если ее нет – значит, вообще ничего нет, все бессмысленно… А есть ли в ней такая страсть? А есть ли небо?
На транспортном самолете он был доставлен по месту назначения, откуда прибыл на боевые позиции и отправился в командирскую палатку представляться по форме. В большом, разваленном от времени кресле с кучей старых протертых ковриков на сиденье прикрывающих вылезшие пружины, вполоборота сидел нога на ногу бородатый подполковник и под звуки группы «Бони М» из двухкассетника наслаждался курением кальяна со вкусом персика.
– Товарищ подполковник! – доложил вновь прибывший. – Старший лейтенант Протасов для прохождения службы… Опа… – на этом месте у него разом пересохло в горле, когда его новый командир повернул голову в фас. Лицо офицера вытянулось, а затем расплылось в улыбке до ушей. – Товарищ Гоголадзе!..
Подполковник сорвался с кресла и крепко обнял Протасова, гладя его по лысой голове с двумя кратерами:
– Узнал, чертяка!
– А то!..
Грузин расцеловал старлея как собственного сына, долго тискал его, приговаривая, что возмужал боец, мужик, бля, что они повоюют вместе, исполняя интернациональный долг.
– А наши?.. Из наших кто-то есть?
– Кто-то есть, кого-то нет… – Гоголадзе плюхнулся обратно в кресло и забурлил кальяном. – Хочешь?
– Я ж не курю.
– Так и я… Здесь закурил. Кальян из чистого серебра! Как тут не закурить! Хочешь с персиком, хочешь с бананом… – выдохнул струю голубого дыма, заклубившегося к отверстию в палатке, и за спиной Протасова кто-то нарочито прокашлялся. Старлей обернулся – и через несколько секунд узнал Винни-Пуха, стоящего сзади с калашниковым на груди, обвешанного всяческим оружием: на левом предплечье – нож-крокодил, во внешних карманах бронежилета – гранаты, а на поясе – широкий погонный ремень с запасными рожками для автомата. Он еще раз кашлянул, прочищая горло, мелькнув красными губами в огромной седой бороде, как будто крякнул, узнавая Протасова. Он сунул руку за пазуху и облизал липкие пальцы.
– Откуда здесь мед? – удивился старлей.
– Отлипай?.. Отлипай, это ты?! – вновь крякнул Винни-Пух, узнавая Протасова.
– Я.
– Лысый, как моя жопа!.. Кстати, до сих пор болит, – признался седобородый пятидесятилетний мужик.
Обниматься не стали, но забухали крепко. Пили настоящий виски, из пятилитровых бутылей, подвешенных на специальные качели, для облегчения розлива, закусывая советскими консервами и холодной бараниной, вспоминали былые времена, веселые и беззаботные. Видать, в песках всем было некомфортно… К ночи проблевавшийся старлей поинтересовался, кто здесь еще из своих.
– Здесь все свои, – ответил Винни-Пух. – Только ты их не знаешь. А кого знал, те уже по разным концам света разбросаны. Телами мертвыми… Я тебе обещал, что на лицо сяду, помнишь?
– Да, помню.
– Жди. А пока разольем в дырки на твоей башке!
– Там за палаткой, метрах в двадцати, с пацанами твой знакомый лежит, – сообщил подполковник Гоголадзе.
– Кто? – Протасов подставил под вискарь голову.
– А Зыкин, майор, помнишь? Тренер твой по самбо…
Хлебнули из мятого черепа старлея, а потом он ушел за бархан, нашел между одинаковых обелисков со звездами, обмоченных шакальей мочой, бьющей острейшим запахом по носовым рецепторам, отыскал могилу Зыкина с фотографией, поднял вверх указательный палец дулом пистолета и три раза дернул им, изобразив выстрелы:
– Пых-пых-пых…
Выпили за погибших товарищей много, за успешную войну с моджахедами – еще больше…
Их отряд по пустякам не трогали, к обычной десантуре не пристегивали. Они были армейской элитой, этаким коньяком «Луи Тринадцатый», таким ценным, который даже на день рождения не пьют, хранят на самый специальный случай.
Но «случаи» происходили. Тогда они шли в горы и резали душманам кадыкастые горла столько, сколько понадобится, чтобы выполнить задание. Обычно ночью подходили к деревне, где прятался какой-нибудь очередной командир Насрулла, залегали на сутки, проверяя и исследуя все подходы к цели. А потом резали душманам шеи, легко и просто, как гусям. Могли впятером устроить победоносную войну целой сотне… А потом опять накачивались вискарем, чтобы смыть будничные убийства. Кстати говоря, вискарем был забит весь кузов «ЗИЛа» со сгоревшим движком. Говорили, что такой дешевый виски пьет сам Роберт Де Ниро. Фильм «Таксист» – снос крыши! Смотрели через день по видаку.
Однажды полупьяный Протасов проснулся оттого, что его душил Винни-Пух. И не спьяну он убивал старлея – глаза у мужика блестели в ночи звездами, трезво и беспощадно, а могучие ручищи были близки к тому, чтобы переломить спецназовцу шейные позвонки.
– Сдохни, тварь! – шептал Винни-Пух. – До сих пор, сука, ржут, даже новобранцы… Да умри уже!..
И он почти умер.
Следующим утром Протасова вызвал генерал-майор Гоголадзе и спросил, как продвигается задание по обнаружению снайперши Калакоевой:
– Давай капитан, давай! Сраная Ичкерия! Ищи!
– Три дня, – обещал Протасов. – Один найду.
Отряд спецназа выслеживал Марину Калакоеву третий месяц. За всю кампанию чеченка уничтожила прицельным огнем больше восьмидесяти пацанов-срочников. Она попала Винни-Пуху в самое сердце. Он еще долго стоял на могучих, как русские дубы, ногах, умирая, а из сердца вперемешку с кровью по груди стекал мед… Зыкину выстрелила в пах. Он хоть и крепкий был мужик, но кричал как резаный, пока не истек кровью. Тем и отличалась снайперша Калакоева, что стреляла только в мужское достоинство. И смерть не сразу наступала, и крики русских мужиков ей были по душе. Может, у нее что-то с передком не то… Почему Винни-Пуху Калакоева выстрелила в сердце, так и осталось загадкой… А может, это и не она, может, другой стрелок… Короче, повезло Пуху.
