мое мошенничество… Не понравится – уезжай, не велика потеря.
Возвращаться в опостылевший Стамбул мне не хотелось. Я принял предложение Зарзанда и стал свидетелем многих чудес, объяснения которым у меня нет до сих пор. Я видел, как преображались люди, в отчаянии прибегавшие к его помощи, и какое странное, извращенное удовольствие получал сам Зарзанд, обнажая суть каждого в беседах с ним.
– Полжизни я потратил на удовлетворение своих желаний, – сказал он мне недавно. – Деньги давали возможность получить всё, но миг удовлетворения был кратким, а время в ожидании нового соблазна – мучительным. В конце концов у меня не осталось желаний. Я истощил эту часть своей психики, и жизнь моя стала жалкой. Тысячу раз я задавал себе вопрос: чего ты хочешь? – и не мог ответить на него, не обманув себя. Тогда я стал исполнять желания других. Помогал случайным людям, не жалея на это ни средств, ни усилий. Но что выходило в итоге? Мои дары только распаляли в людях жадность, но никому не приносили счастья! И я стал осторожнее относиться к первому высказанному желанию, допытываясь до его истоков, чтобы не допускать больше ошибок.
И – о чудо! Едва находится сокровенное, как слезы высыхают, и отчаяние отступает. Я же в этот момент испытываю такой восторг, будто вновь обретаю способность желать…
Помнишь, на прошлой неделе приходила ко мне женщина и просила примирить ее с дочерью, ушедшей из семьи пять лет назад? Она тяжело заболела, не в силах вынести разлуку с милой дочерью, но готова была простить ей все страдания и обиды, лишь бы иметь возможность общаться с ней и с внуками. Однако дочь оставалась глуха к мольбам матери.
И что же выяснили мы, когда женщина перестала повторять заученные фразы про любовь к дочери, обманывая саму себя? Все, чего она хотела, – это вновь обрести утерянную пять лет назад безраздельную власть над своим ребенком! И едва она осознала это, как сердце ее вдруг стало биться ровно, и болезнь, не поддававшаяся лечению, ушла сама. Не успела женщина покинуть мой дом, как дочь позвонила ей с просьбой о помощи – понадобились деньги, чтобы спасти запутавшегося в долгах мужа. Мать сразу же согласилась помочь, при этом решительно настояв на том, чтобы дочь вместе с мужем и внуками немедленно переехала к ней… Сегодня эта женщина звонила и благодарила, хотя еще неделю назад сполна расплатилась со мной. Счастью ее нет предела, ведь теперь власти ее покорна не только дочь, но и еще три человека…
А когда же и ты решишься раскрыть свое желание?
* * *
Я поставил книжку на прежнее место и принялся усердно протирать от пыли витрину, чтобы Фарук случайно не увидел меня – магазинчик и кофейню разделяло не более двадцати шагов, и сейчас, когда все ринулись снимать прилетевших гостей, между нами образовалось пустое пространство.
* * *
Старик приказал зажечь свечу и сесть спиной к нему, так чтобы я видел на стене свою тень и слышал голос его позади.
– Чего ты хочешь?
– Хочу стать известным поэтом.
– Вранье. Если бы хотел, то уже стал бы. Чего ты хочешь?
– Славы.
– Что она принесет тебе? Будут узнавать в кафе? Ты этого хочешь?
– Нет. Я хочу, чтобы мои слова имели вес.
– Хочешь влиять на мнения людей?
– Да, наверное.
– Попробуй сказать несколько раз про себя «я хочу влиять на мнения людей». Ощути эту мысль… Ну, получается?
– Не совсем… Наверное, дело в слове «влиять»…
– Влиять – оказывать воздействие на мнение… Заставлять его меняться так, как нужно тебе. Что не так с этим словом?
– В нем есть какая-то тяжесть. Как будто я оказываю воздействие на нечто, сопротивляющееся мне. Так было, пока я еще пытался искать рифмы к словам.
– Кстати, давно хотел тебе сказать – ты пишешь плохие стихи. И носишься с идеей мирового господства, не понимая, что это родовая травма, которую всем вам давно пора изжить. Так чего ты хочешь?
– Сейчас я хочу, чтобы вы не говорили обидные слова про родовую травму и про стихи.
– Оттого, что я замолчу, тебе легче не станет. Ты и сам знаешь, что я прав. Чего ты хочешь?
– Но это не родовая травма! И не жажда мирового господства, как вам кажется. Мой народ пятьсот лет нес свою культуру и обычаи новым землям, и я всего лишь хочу, чтобы мы вновь встали на этот путь. Не обязательно военный, хотя и войны я не боюсь. Потому что уж лучше война на равных со всем миром, чем рабское положение в собственной стране. Мне тошно от приглаженной и кастрированной Турции и от нашего стремления удержаться в так называемом цивилизованном обществе: вот вам восточный базар с его неповторимым колоритом, вот дворцы, ставшие музеями, вот огненные шоу – не бойтесь, они абсолютно безопасны! Они ведь выхолощены так же, как и все мы, чтобы угодить вам!
– Чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы моя страна следовала своей судьбе.
– Какой ценой?
– У величия нет цены. Чем выше цену придется заплатить, тем славнее будет наше будущее. И чем большую цену я лично заплачу, тем весомее будут мои слова.
– Чего ты хочешь для себя?
– Ничего!
Зарзанд подошел ко мне сзади и прошептал, наклонившись к самому уху:
– Я услышал то, чему суждено сбыться вскоре.
* * *
Конечно, я понимаю, что сейчас произойдет, хоть и не знаю всех подробностей плана. Луч, который я должен навести на бойлер за спиной Фарука, приведет в действие бомбу. Все собравшиеся в этот момент у кофейни погибнут. Может показаться, что убийство главы государства вместе с иностранными гостями идет вразрез с моими целями и желаниями, но нет. Более того, я надеюсь, что этот взрыв станет лишь первым звеном в цепи последующих событий, и мою любимую родину накроет череда ударов – один другого страшнее. Но такова плата за будущее.
Сто лет назад моя страна была похожа на сокола (tuğrul), готового вылупиться из яйца в разоренном гнезде. Но появление его на свет казалось всем столь ужасным, что каждую новую трещину люди в безумии своем заделывали, покрывая яйцо толстым слоем цемента, украшая сверху позолотой и драгоценными камнями. Они делали всё, чтобы сокол умер, задохнувшись под грудами дешевых овощей, которые мы выращиваем на экспорт, под фундаментами новых отелей, строящихся по всему побережью. Но огурцы и арбузы сгниют, не попав на стол, а фанерные стены отелей рухнут, едва птенец поднимет голову. И если я могу помочь
