нацелилась прыгнуть к тебе в постель и заняться любовью?
Боб так покраснел, что Конни подумала, уж не удушье ли у него.
Приготовить что-то поесть он не сообразил, но зато сварил кофе, хотя хотелось ей чаю.
– Я куплю чай в следующий раз, – пообещал Боб: такой у него был замах на флирт, намек на будущую встречу, будто понятно само собой, что не в последний раз они вместе.
Они вышли с кофе на задний двор и уселись там на замшелой скамейке в зарослях сорняков и кустарника. Конни с каменным лицом огляделась вокруг.
– Это безобразие, а не сад. Твоя мать занималась садом при жизни?
– Нет, ей бы в голову не пришло.
– И ты в этом в нее?
– Думаю, любое сходство между мной и моей матерью – случайное совпадение.
Но, в самом деле, Боб и не думал ни разу заняться садом. Тут его разум воспарил вверх, к кронам деревьев. На Конни был красный свитер крупной вязки, и от нее сквозило, чуть слышно, розовой водой. Моросило, в воздухе висла сырость, но капель не было, влага словно испарялась куда-то.
– Ты даже представить не можешь, как тебе повезло, что тут столько места и никто тебя не донимает, – сказала Конни.
– Почему ж, могу, – сказал Боб. – Но и ты всегда можешь от отца съехать, не так ли?
– Могу, конечно.
– Так почему бы тебе так и не сделать?
Прежде чем ответить, она помолчала.
– Раньше я порой фантазировала, как получу профессию и стану работать. Знаешь, идея зарплаты и на что эти деньги потратить. Мне хотелось фиолетовую машину.
– Какой марки?
– Да фиолетовую, и все. Я представляла, как езжу на ней с работы и на работу, у химчистки, может, останавливаюсь по дороге домой. Как есть у меня где-то квартирка, и вечером я сижу за столом на кухне, выпиваю бутылку пива, и у меня играет проигрыватель. Так я себе представляла, как это будет, когда уйду от отца. Но, по сути, я и не понимала толком, что такое работа. Я думала лишь о получке, не о времени и усилиях, которые нужно потратить, чтоб ее заработать. И вот вдруг меня осенило, что мне сорок лет придется торчать за машинкой, печатая служебные письма какого-нибудь урода. Понимаешь, о чем я?
– Да, – сказал Боб, вспомнив, естественно, про свою мать.
– Когда я была маленькой, – продолжала Конни, – я считала, что мои мать и отец – это два существа, принадлежащие к одной касте. Но потом я заметила, что мать старится, а отец как бы почти нет. Он утверждал, что работает на Господа. И прекрасно, но он не драил господень унитаз, в то время как моя мать драила сортир для него, а теперь это делаю я. Она работала; и я работаю; а он – нет. Но если мать уработалась буквально до смерти, у моих трудов есть предел. – Она сделала глоток кофе, а потом поделилась с Бобом своим особым секретом: – Мама как-то, незадолго до смерти, рассказала мне, что у отца со здоровьем неладно.
– Неладно в каком смысле?
– У него сердце очень больное, он ходит по тонкому льду. В общем, я пришла к мысли, что подчиняться отцу – это и есть моя профессия, мой карьерный путь. Придется, наверное, поработать на него еще с год или, может, лет пять, и рано или поздно, и скорей, что не слишком поздно, но он все равно умрет. Отцу принадлежит дом, и деньги он получил от моей матери, а я получу все это после его смерти. И тогда я смогу делать, что захочу, без того, чтобы отец все портил, маяча в каждом дверном проеме.
– И чем бы ты хотела заняться?
– Всякой ерундой, Боб. Мне нравится в моей комнате. Я гуляю и работаю в саду. Люблю шить, готовить. Но еще я хочу делать все то, чего он мне не разрешает. Книги, фильмы, телевизор, путешествия, понимаешь?
Боб спросил, словно бы невзначай, входит ли в ее планы завести семью. Она пихнула его в бок.
– Ты это про детей? Что-то я не уверена.
– Разве ты не любишь детей?
– Да я ни одного ребенка не знаю.
– Возможно, тебя пугает сама идея детей.
– Да, честно сказать, наверное, так и есть. Для женщины это крупная инвестиция с ненадежной отдачей.
Она взглянула на часы.
– Я что, тебе уже надоел?
– Ой, да брось ты, – отмахнулась Конни, но как-то по-доброму.
– Разве тебе пора уходить?
– Скоро будет пора. Но давай пока еще поболтаем. Расскажи мне про библиотеку. Теперь, когда мы не в ней, я хочу узнать о ней больше.
– Библиотека и есть библиотека, – сказал Боб.
– Но почему ты там?
– Потому что хочу. Мне там нравится.
– Что именно нравится?
– Мне нравится то, что я чувствую, когда я там. Для меня это место полно смысла. Нравится, что любой может прийти и бесплатно взять нужную ему книгу. Люди несут книги домой, обращаются с ними бережно, а затем возвращают обратно, чтобы и другие могли поступить так же.
Боб рассказал, как счастлив по утрам, когда приходит в библиотеку, а там еще никого нет; как ощутима плотная тишина в застланном ковром мезонине; как шикает “тишше!”, отразившись огнями в мокрой мостовой, безлюдный автобус.
– Тебе нравится, когда ты один.
– Одиночество – это нормально.
– Разве?
– Для меня – да.
– Ты что, не любишь людей?
– Я ни одного человека не знаю.
– А что, это умно, – сказала она, кивнув.
– Мне нравится идея людей, – сказал Боб. – А тебе они нравятся?
– Вообще-то да. – Она обдумала это. – Нравятся, когда в автобусе они сидят, такие одинокие, и смотрят в окно. Нравятся, когда пересчитывают на ладошке мелочь, видя, что подъезжает автобус. Я думаю, что по большей части люди стараются изо всех сил и делают все, что могут.
Она пожала плечами, потом сказала, что все-таки ей пора, и посмотрела на Боба, и Бобу захотелось поцеловать ее, но он не знал, как к этому подступиться. Чуть подождав, она встала и направилась к дому, и Боб побрел за ней. Она подошла к входной двери, сняла с вешалки свое пальто и надела его.
– Послушай, – сказал Боб, – а давай я тебя отвезу?
– Нет, так нельзя. Впрочем, ты можешь высадить меня, не доезжая до дому, как тебе это?
– Годится, – сказал Боб и потянулся за своим пальто.
Вскоре Конни стояла на входной площадке, глядя в спину Боба, который запирал входную дверь.
– А ведь ты слегка странноват, а, Боб? – спросила она, и Боб, оборотясь к ней, ответил:
– Думаю, Конни, суть в том, что мы оба с тобой странноваты.
Как и в случае с домом, в машине Боба она хозяйственно осмотрелась, открыла и закрыла
