не до того было.
– Приходи, поздороваешься с Фимой. Интересно, вспомнит он тебя или нет?
Я откладывать не стала. Не терпелось поглядеть, кого Полина себе откопала. Что за переселенец такой? Живет она на Первомайской, в двухкомнатной квартире. Одна комната жилая, а во второй устроен как бы храм. В углу – алтарь с разными индийскими божествами, чашами с подношениями, курительными свечками, цветами, лампадами и бог знает с чем еще. На полу – молитвенные коврики, на стенах – страшные тибетские маски, мандалы, свитки с какими-то синими и красными демонами. Все это было обустроено после Фимкиной смерти, при его жизни в малой комнате располагалась супружеская спальня.
Набираю номер квартиры на домофоне. Полина откликнулась мгновенно, словно не отходила от трубки в ожидании вызова. «Поднимайся!» Она топталась на пороге у распахнутой двери и, не успела я выйти из лифта, схватила меня за руку и потащила в квартиру, в храмовую комнату.
Я глазам не поверила. Алтарь сдвинут в сторону, а вместо него чуть ли не половину стены занимает большой аквариум, поставленный на табуретки, как прозрачный гроб. А в воде сидит… вы не поверите, большой осьминог. У меня челюсть отпала.
– Это что?!
– Фима. Разве сама не видишь?
Конечно, не вижу, но из вежливости вгляделась. Смех смехом, а какое-то сходство вправду имелось. В Фимке и в прошлой жизни было что-то осьминожье. Глаза навыкате. Клюв. Ну и общий склизкий облик, хотя ни на какую черту конкретно не укажешь. Но он все-таки человеком был, а то, что сходство с моллюском имел, – это ничего не доказывает. Ну и что с того, что был похож? Все люди напоминают какое-нибудь животное, если присмотреться. Некоторые, например, говорят, я похожа на лань. Точнее, это Ванька так говорил, когда мы только поженились. Потом-то он мнение переменил…
Фима меня никогда особо не жаловал, а я его – тем более… Так что не заметила, чтобы он обрадовался, увидев меня возле аквариума. Виду, во всяком случае, не подал. Сидел на дне и пучился, будто рядом никого.
– Характер у него не улучшился, коли это он, – говорю. В шутку, само собой.
Полина шутливый тон не поддержала. И на полном серьезе и даже с вызовом:
– А если не он, кто же тогда?!
– Ну не знаю. Может, просто осьминог.
Она вспыхнула и выскочила из комнаты. Я за ней. Полина сидела на диване, демонстративно не глядя в мою сторону. Я решила больше не касаться больной темы: он или не он, присела рядом.
– Слушай, ты не обижайся, но не понимаю, зачем ты его притащила. Опять домашних драм и трагедий захотелось?
– Думаешь, я из-за любви его купила? Нет, Мариночка, ошибаешься. Из ненависти! После его смерти места себе найти не могла – ушел, сволочь, и теперь его не достать. Вроде дверью хлопнул, последнее слово за собой оставил. А у меня все наши ссоры в голове вертятся. Я ему – слово, он мне – два, а ему – два, он мне – четыре… И так бесконечно. До космических масштабов. Знаешь, это как в сказке про шахматы. Началось с одного зернышка, а в итоге накрутилось столько зерна, сколько на всей земле не наберется. И я этот космос в башке таскала: он – мне, я – ему, он – мне, я – ему… А он даже у меня в голове ни разу не промолчал. И ведь надежды не было, что в лицо ему все когда-нибудь выскажу. Год так промучилась и вдруг засекла его в каком-то убогом «Лапусике»… Вот он где! Попался! Я только боялась, что, пока за деньгами бегаю, кто-нибудь его купит. От волнения не догадалась, что можно просто позвонить тебе…
– И весь год даже не намекнула. Ни единым словечком.
– Боялась, начну рассказывать вслух, меня на куски разорвет.
– Ну а теперь как собираешься с ним рассчитаться?
– Ты меня знаешь – я злая. Выскажу все, что накипело, натешусь, а потом в унитаз его солью.
– Ты что?! Канализацию забьешь! Соседей пожалей.
– Ничего, проскочит. Он же без костей, в любую щель просочится. Пусть плывет по трубам куда угодно. Лишь бы от меня подальше.
– А он тебя слышит вообще-то?
– Еще бы! Я как начну ему высказывать, его аж корежит. В цвете меняется. Пятнами идет. Хочешь посмотреть?
Мне не хотелось. Не люблю домашних скандалов, тем более чужих. Интересно только было, надолго ли у нее запала хватит.
Звоню через пару дней, спрашиваю:
– Ну что, все выложила?
– Нет еще.
– А он что?
– Молчит.
Естественно, молчит. Что ему еще остается, если языка нет?
Звоню через день.
– Отвела душу?
– Пока нет.
Просто зла на нее не хватает.
– Полинка, хватит дурью маяться. Найди наконец себе настоящего мужика. Вон у нас на работе есть один как раз подходящий: непьющий, работящий и тебе под пару – тоже вдовец. С дочкой маленькой. Так что тебе даже рожать не придется.
Как горохом об стену.
– Спасибо, Мариночка, за заботу, но ничего не выйдет. Как это я при живом муже замуж за другого пойду?
– Брось! Какой он тебе муж? Вы с ним даже не расписаны. Про венчание и не говорю. Прикинь, какой поп с осьминогом обвенчает?
– А нам не надо ни загса, ни венчания – у нас карма общая. Одна на двоих.
– Понимаю, в горе и радости и в любом обличье. Тебе лягушкой бы стать. Представляешь парочку: царевна-лягушка и принц-осьминог. И кстати, о детках… Я тут почитала кое-что про родню твоего так называемого муженька. Про то, как у них супружеская жизнь устроена. У мужиков осьминожьих мужского достоинства нет, а когда приходит пора, они для этого дела отращивают специальное щупальце, которое запускают своим женам в самое нутро. Представляешь?
– Перестань, пожалуйста, гадости рассказывать!
Но я не унималась:
– А бабенки ихние откладывают до восьмидесяти тысяч яиц. Хотя не понимаю, почему написано «яйца». На самом деле икра, наверное… Полин, ты как, готова икру метать? Это ведь можно осьминожью ферму основать…
Она обиделась, неделю со мной не разговаривала. Наконец сменила гнев на милость и, что странно, зачастила ко мне домой. Приходила после работы и засиживалась допоздна. Однажды проговорилась:
– Не хочется к себе возвращаться. Тоска. Вроде муж в доме, а словом перемолвиться не с кем. Ему что ни говори – молчит. У меня его молчание в печенках сидит…
– Сама же хотела выговориться, чтоб не отвечал.
– Ну хотела… А какой интерес ругаться, если не отвечает. Делает вид, что ему все равно. Хоть бы за прошлое извинился, что ли… Я даже не знаю, слышит он меня или просто о чем-то своем булькает. «Нет, дружок, – думаю, – будешь слушать как миленький. И очень внимательно. Есть меры». Первое время только пугала. Говорю: «Фимка, я тебя в рыбный ресторан "Октопус" сдам. Там таких, как ты, очень уважают».
– А он чего?
– Притворился, что не слышит. Но я-то видела – отлично все разобрал. Сначала испугался – побелел, потом разозлился – красным цветом пошел. Но ни звука. «Ладно, – думаю, – молчи, тебе же хуже». Для начала стала морить голодом. День не жрет, второй, третий… Потом поняла: этим не проймешь. Отключила кислород.
Я ахнула:
– Полина, да ты что! Разве можно так!
– Пусть на себе почувствует, как я страдала…
И впрямь, похудела, побледнела, круги под глазами… Вижу, губит себя баба противоестественной семейной жизнью, а ничем помочь не могу. И ведь не садистка она – я точно знаю. Однажды, когда Фимка еще в человеческом обличье обретался, она после ссоры с ним не заметила в расстройстве, как клиентку поранила. Как это было, не знаю. Полина при расспросах начинала рыдать и на членораздельную речь становилась неспособна. Приходилось отпаивать валерьянкой. И ведь не из-за страха терзалась – боялась, дескать, клиентка в суд потащит. Нет, страдала от того, что кому-то боль причинила. А тут как заклинило.
Однажды звонит. Голосок звучный, звонкий:
– Приходи!
Неужто, думаю, супруг околел. Прихожу. Ведет она меня в бывший свой храм, а я с порога вижу, что Фимка как ни в чем не бывало в воде глаза пучит. Так с чего радость-то? Она мне на угол указывает, где прежде алтарь находился. Сам-то алтарный комод Полина на место вернула, но теперь на нем вместо богов и прочей святости стоит клетка, а в клетке сидит какая-то большая носатая птица.
– Ну как? – спрашивает Полина.
– Попугай вроде.
– А ты присмотрись.
– Нет, – говорю, – нет, нет и нет!
– А все-таки?
Ох, до смерти не хотелось, но пришлось признать –
