class="p1">Всё это вскоре улетучилось бы из памяти, если бы через пару дней я не получила записку от Ритки на уроке: «Что ты делаешь в воскресенье?» – «А что?» – ответила я, как полагается, вопросом на вопрос. Когда в Одессе отвечают вопросом на вопрос, это может иметь несколько значений. Ну, например:
– Бабки есть?
– А что?
Ответ может означать:
– Смотря на что.
Или:
– Щас разбежался тебе давать.
Или:
– Давай, колись, в чём проблема.
Или:
– Отклейся.
Ну и так далее. Мой ответ означал, что у меня нет планов на воскресенье, и Ритка сразу это смекнула. «Казак просил встретиться», – написала она. «Зачем?» – «Хочет загладить впечатление».
На перемене она мне досказала, что договорились встретиться в воскресенье у неё к часу дня, ненадолго.
– Потом они уйдут по делам, а мы с тобой пойдём куда-нибудь. Может, в город съездим. Ну как?
В город съездить я не возражала, а с компанией Казака особого интереса встречаться не было. Но воскресенье есть воскресенье. Не сидеть же дома в безликом новом районе в квартире, которая была ещё в разобранном состоянии!
В воскресенье с утра я села в троллейбус, и он повёз меня к Ритке мимо моего двора, мимо школы, мимо детства… Было слякотно, облачно, кое-где проглядывало солнце. Чувствовалось, что весна не за горами. Последняя школьная весна.
К Ритке я приехала чуть раньше, и она, моментально уловив моё настроение, открыла крышку старенького пианино и попросила:
– Поиграй…
Пока мы выпевали песни одну за другой, предаваясь воспоминаниям, раздался звонок в дверь.
– Это они, – сказала Ритка, вставая. – Прямо минута в минуту. Иду!
Я осталась сидеть.
– Привет! – послышалось в прихожей.
– Привет! Проходите. Пальто можно повесить на вешалку.
Казака я узнала сразу, а остальных не запомнила с того визита на гулянку.
– Вы присаживайтесь, ребята, – пригласила Ритка, указывая на стулья.
Я попыталась закрыть крышку инструмента, но Казак придержал её:
– Ты играешь?
– Да так, – стараясь не придавать этому значения, отмахнулась я, собираясь встать.
– Нет, погоди. Погоди. Сыграй что-нибудь, – попросил он, присаживаясь рядом.
– Да я ничего такого не играю.
Ритка решительно вмешалась:
– Поиграй! Ну, давай же. – Она обернулась к Казаку: – Она у нас сама песни сочиняет!
– Ну да! Шутишь!
– Не шучу. Сыграй про дом, ну, сыграй!
Про дом я согласилась. Играла в полной тишине, и Ритка мне подпевала. Получилось как-то особенно душевно. При этом совершенно некстати вспоминалась та убогая хатёнка на Пересыпи, и в душе зарождалась жалость к этим парням, у которых никогда не было такого дома. Всё, что у них было, – жилое помещение для сбора. Разница, как между домом детства и детским домом. Овеян сказкой /Добрый старый дом. Наверное, для них эта сказка – всего лишь сказки, а в действительности никакого такого дома не существует. И зачем я согласилась им это играть?
Когда я закончила, Казак негромко попросил:
– Ещё. Ещё что-нибудь своё. Пожалуйста.
Было видно, что он взволнован. Песня явно тронула его. Гораздо глубже, чем того профессора из консерватории. Ну что ж… Я продолжила. Казак ничего не говорил, не откалывал дешёвых комплиментов, а просто слушал.
Вскоре они ушли, вежливо попрощавшись.
Затем последовало новое приглашение. На этот раз на вечеринку по случаю Восьмого марта.
– Туда – ни за что! – решительно сказала я Ритке. – Ещё не хватало себе весь праздник испортить!
– Ой, можно подумать у тебя есть другие планы! Это во-первых. А, во-вторых, никто туда и не собирается. Вечеринка будет у Бэлки, она с бабушкой живёт рядом с нашим домом.
– Ну чего я туда припрусь, подумай! Встречаться я с ним не собираюсь, – ответила я, понимая, к чему всё клонится.
– Ну вот сама ему это и скажешь. Он ведь не отстанет. Они тебя неделю на троллейбусной остановке после школы встречали.
– Кто встречал? Никто меня не встречал! Ещё чего не хватало.
– Да встречали они, просто остановки перепутали. Думали, ты тоже с посёлка [2]. Там и крутились на конечной по заданию Казака. Он велел тебя домой провожать до самой двери.
Ничего себе! Компания Казака прочитывалась легко. Одесса есть Одесса – в ней все и вся переплетаются, от профессора до вора в законе. Все мы вышли из одной виноградной лозы, из одних двориков, одного моря и одной Дерибасовской, и увидеть, кто есть кто, особого труда не представляло.
– Не пойдёшь – он узнает твой адрес и заявится к тебе. Оно тебе надо? – резонно сказала Ритка.
При мысли о том, что мой отец, капитан дальнего плавания, уважаемый человек в городе, вдруг увидит, с кем его дочь имеет дело, меня перетряхнуло. Он ведь второго вопроса не задаст – сразу с лестниц спустит эту шантрапу. И вдогонку ещё накостыляет. Нет, оно мне совершенно не надо. Уж лучше действительно пойти и разобраться с Казаком без посторонней помощи.
В боевом настрое я отправилась на празднование Восьмого марта.
Нас уже ждали. Мы прошли в комнату, где тихо играла музыка. Там находилось несколько человек Казака, которые потом бесшумно исчезли.
На смену им пришли другие, тоже очень тихие, неслышные. Это выглядело немного подозрительно – нигде не было ни выпивки, ни закуски, ни других атрибутов застолья, только коробка приличных конфет на журнальном столике. Не гулянка, а какая-то образцово-показательная вечеринка. На наших невинных школьных сборищах было куда красочнее – и галдёж, и танцы, и хохот, и музыка так ревела, что за соседей было страшно. Ну а что было на вечеринке у Таты Яновой из школы Столярского, так я вообще молчу. Тата пригласила меня туда на своё шестнадцатилетие. Она была на два года старше, но боже мой, какая огромная разница была между нами! Всё-таки школа Столярского это вам не школа с немецким уклоном. Там всем по ночам снятся ноты, и пальцы музыкантов беспрестанно отстукивают что-то на подушке, и музыка витает над ними и мучает их сознанием собственного несовершенства. Школа Столярского это богема и эмпиреи, трагедии и терзания, истерики и аплодисменты… И вообще… Там, говорят, некоторые особо одарённые девочки даже не сливали за собой воду в туалете, чтобы не растянуть связки, дёргая за ручку бачка. За них это делали их мамы.
За пару дней до вечеринки Тата собрала девичник, где каждый обсуждал план действий по поводу того, как закадрить кого-то из списка приглашённых. Я не только никого из них не знала, но и вообще понятия не имела о существовании таких стратегий.
Усевшись на диван, я с интересом слушала рецепты и формулы закадривания.
Подружки были уже в подготовительной форме – бигуди под косынками, какие-то мази на прыщиках. Одна из них призналась, что хочет охмурить Дракона. Это впечатлило не только меня. Подруги завизжали от восторга, а я попыталась представить себе, чем может быть привлекателен парень с такой кличкой.
Наконец день рождения наступил. Я надела идеально пошитое мамой новое платье в ёлочку с отложным воротником, а на шею – бархотку с репродукцией рафаэлевской «Мадонны с горностаем», которую мама привезла из Польши. Подобрала волосы в хвост и предстала перед мамой.
– Ну, как?
– Красота, – одобрила мама.
Она ещё не видела настоящей красоты, которая откроется мне через час.
Родители привели меня к Яновым в назначенное время, провели до дверей и ушли, сказав, что придут за мной к десяти.
Дождавшись, пока они спустятся по лестнице, я позвонила в дверь большой коммунальной квартиры. Мне открыла Тата, вся в локонах соломенного цвета, источающая французские ароматы и с блеском в глазах под порхающими наклеенными ресницами. Такие ресницы я видела у мамы в коробочке рядом с бархоткой. Она ими никогда не пользовалась, чтобы не злить папу. Да маме они вряд ли бы и пошли. Тата же была просто создана для них. На ней ещё были неимоверно модные украшения, при взгляде на которые рафаэлевская Мадонна стушевалась. А платье! Оно было такое стильное, такое обтягивающее и короткое, будто Тата сошла с экрана какого-то западного фильма. Я ахнула.
– Проходи, проходи скорей! – заторопилась она, не обращая внимания на мой восторг. – Все уже за столом.
Она распахнула двери в большую комнату, такую большую, что даже рояль у окна в ней растворялся, и ослепительная массивная люстра из чешского стекла над столом осветила неимоверной красоты девушек, узнать в которых тех прежних было невозможно.
Тата посадила меня во главе стола, будто я была
