Сквозь желтое пиво голубая рубашка Бурмистрова была цвета водорослей.
- И это нэ-э-э! Это нэ-э-э!
Оля почувствовала, что ее сейчас вырвет.
"Думай про море!" - приказала она себе и вспомнила, как они с Володей заплыли ночью на платформу и долго занимались там любовью на теплом, не успевшем остыть железном полу. Витка осталась тогда на берегу и с двумя местными парнями пекла на костре мидии. Володя поставил Олю на колени, вошел в нее сзади; Оля прижалась щекой к гладкому железному полу, слушая, как бьет по платформе несильная волна...
Насадив последний кусочек мяса, она подтерла им яичный желток и отправила в рот.
- И это нэ-э-э-э-э! - затрясся и заревел Бурмистров так, что в вагоне-ресторане стало тихо, а официант поспешил к их столику.
- Что такое? - насупленно подошел он.
- Все... нормально, - стряхнул первым оцепенение Володя.
Обмякший Бурмистров с отвисшей губой и вспотевшим лицом по-прежнему смотрел на Олин рот.
- Вам что, плохо? - прищурился официант.
- Да нет, все нормально, - ответил за него Володя. - Вы... посчитайте нам.
- Четыре двадцать, - сразу сказал официант.
Володя протянул пятерку и стал вставать. Сразу встали Оля и Витка. Бурмистров сгорбленно сидел, шевеля мокрыми губами.
- Дайте пройти, - сказал Володя.
Бурмистров встал, шагнул в проход. Официант протянул Володе сдачу, но тот отрицательно мотнул головой и, взяв Олю за руку, повел к выходу. Витка заспешила следом, усмехаясь и виляя худыми бедрами.
Бурмистров стоял, ссутулясь и глядя в пол.
- Вам прилечь надо, - коснулся его взмокшей спины официант, окончательно для себя решивший, что у Бурмистрова просто очередная фаза длительного отпускного запоя.
- А? - поднял на него глаза Бурмистров.
- Отдохните, говорю. А вечерком опохмелитесь, - шепнул ему официант.
Бурмистров повернулся и пошел.
В купе Оля забралась наверх, а Витка и Володя внизу обсуждали сумасшедшего Бурмистрова. Четвертый сосед по купе - полный словоохотливый бухгалтер из Подольска - громко спал на нижней полке, приняв пару стаканов "Перцовой" и закусив мелитопольской колбасой.
- Я даже пиво не допил! - Володя достал колоду с картами. - Какая там "Таганка"! Тут просто фильмы ужасов, Хичкок! В умат полный!
- Оль, я боялась, что ты подавишься! - Витка возбужденно терла перед собой узкими ладонями. - Ну, чуваки, ну это я не знаю что! У меня Марик три месяца в дурдоме пролежал, много чего порассказывал, но - такое!
- Оль, а деньги точно у тебя? - засмеялся Володя. - Может, нам это все померещилось? Пиздец какой!
- Мне кто-то обещал не материться больше. - Оля смотрела на хромированную ручку в сером потолке купе.
- Чуваки, а давайте вечерком перед Москвой по второму заходу в ресторацию? - предложила Витка.
- И опять он к нам подсядет! - затрещал колодой Володя.
- С вечерним тарифом! Полтинник, за поглядку, а?! Ольк, я тебе свою помаду одолжу!
Витка и Володя захохотали так, что бухгалтер перестал храпеть и забормотал во сне.
Оля смотрела в потолок, водя рукой по желтой рифленой поверхности стены.
"Много больных... - подумала она и зевнула, вспомнив, как с Таней Баташовой случился эпилептический припадок на экзамене по гармонии. Хорошо, что меня не вырвало. Уши у него какие-то... как у мальчишки. Идиот".
Она закрыла глаза и задремала.
Ей приснилось, что она в Кратово, едет на велосипеде брата со скрипкой в футляре за спиной на улицу Чехова к старикам Фатьяновым, разводящим тюльпаны, где дирекция Гнесинского училища организовала Тайное Выпускное Прослушивание, на котором будет Павел Коган; она сворачивает на улицу Маршала Жукова и видит, что во всю длину и ширину улицы пролегает глубочайшая траншея, а на весу по улице проложен монорельс; он сверкает на солнце; "Как же проеду? Я опоздаю!" - с ужасом думает она; внизу в траншее копошится очередь за квасом; "Девушка, тебе надо шины снять!" - советуют снизу. "Как я сниму? У меня нет инструментов!" - холодеет она. "А ты монтера попроси!". Оля подымает голову и смотрит вверх; там, на соснах живут монтеры со стальными когтями на ногах; монтер спускается к ней с сосны. "У нас у всех по два топора!" - говорит он и достает два огромных топора; топоры сверкают на солнце; монтер, крякая, ловко срубает шины с колес велосипеда. "Спасибо!" - радуется она. "Плати!" - загораживает монорельс монтер. "Чем же я заплачу?" - "Жареным мясом! У тебя же мясные галифе! Все лето небось растила!" Оля смотрит на свои ноги в шортах: на бедрах у нее ужасные наросты из жареного мяса. "Стой нормально!" - приказывает монтер и двумя ударами стесывает мясные галифе. "Я из них солонину сделаю! Поезжай, не задерживай, я стрелку перевел!" - кричит монтер ей в лицо; Оля ставит обод переднего колеса на монорельс, отталкивается ногой от земли, едет над бездонной траншеей.
Рывок.
Лязг.
Рывок.
Оля проснулась, вытерла ладонью мокрый рот.
Поезд опять дернуло, и он тихо пополз. Солнце заходило. В купе было душно и пахло колбасой. Володя спал на соседней полке.
Оля встряхнула головой, поправила волосы, посмотрела вниз. Витка спала. Бухгалтера не было.
Оля посмотрела на часы: 19.37.
- Всего-то... - зевнула она, спускаясь вниз.
Нашарив босоножки, посмотрела в зеркало двери, потерла лицо, расчесала волосы, дернула ручку. Зеркало поехало в сторону.
В коридоре было прохладней. Два карапуза с хохотом играли в салочки; в соседнем купе шумно играли в домино, слышался бабий голос соседа-бухгалтера.
Оля пошла в туалет. Захлопнув за собой дверь, заперла ее поворотом мокрого винта, ополоснула лицо, приспустила брюки, с трудом вскарабкалась с ногами на унитаз. Бесцветная струйка потекла в испачканную калом воронку.
"Что-то мне снилось... про Кратово... - начала вспоминать она. Господи, еще три часа пилить... Что-то там про Когана... А! Мясные галифе!"
Она рассмеялась и погладила свое загорелое бедро. Помочившись, провела рукой по гениталиям, собирая влагу, встала, ополоснула руку, застегнулась и еще раз посмотрела на себя в забрызганное зеркало: розовая венгерская майка на бретельках, белокурые волосы до плеч, широкоскулое лицо с карими глазами, синячок над ключицей от Володиного поцелуя.
- Вот я и в Крым съездила, - произнесла она и открыла дверь.
Прямо за дверью стоял Бурмистров. Оля посмотрела на него без удивления. "Сейчас деньги назад потребует, - нахмурилась она. - Идиот сумасшедший".
- Извините, пожалуйста, Ольга, я хотел с вами поговорить... это очень нужно...
- В туалете?
- Нет, нет, если хотите, пройдемте ко мне в седьмой вагон... если... или здесь... - Он шагнул в сторону, пропуская ее.
- А если не хочу? - Она вышла из туалета, захлопнула дверь и в упор посмотрела на Бурмистрова. "Это не могло так просто кончиться. Он теперь не отвяжется... слизняк чертов..."
Она вытащила из кармана двадцатипятирублевку, быстро сунула ему в карман рубашки, откуда торчали черные очки и какие-то бумажки:
- Возьмите и отвяжитесь.
- Да нет же... нет... - Опомнившись, он полез в карман. - Зачем вы...
Оля повернулась, чтобы уйти, но он схватил ее за руку.
- Умоляю, не уходите!
- Я сейчас мужа позову, - сказала она и тут же разозлилась на себя за эту малодушную ложь. "Я уже и замужем!" - Чего, чего вам нужно от меня?!
- Умоляю, умоляю... - Он заметил ищущего к ним по коридору мужчину. На два слова, пройдемте... ну... вон туда, в тамбур.
Бурмистров не вызывал в ней чувство страха; внутри себя Ольга чувствовала, что этот человек не способен сделать что-то страшное, тяжелое. Но он был просто невыносим.
- В какой еще тамбур? - зло усмехнулась она и покосилась на приближающегося мужчину; тот был пошло-усатым, в полосатой пижаме и, мурлыча что-то, нес в руках прозрачный целлофановый пакет объедков. Этот пакет с куриными костями, яичной шелухой и яблочными огрызками словно подтолкнул Олю, и она шагнула к тамбуру. Бурмистров кинулся за ней.
Там было грязно, сумрачно и сильно грохотало.
Прислонившись к прохладной мутно-зеленой стенке, Оля сложила руки на красивой груди и посмотрела на Бурмистрова. Он лихорадочно рылся в нагрудном кармане:
- Зачем же вы... я же по-честному... а вы...
Вытащив купюру, он зацепил другие бумажки, они попадали на пол. Он кинулся подбирать их. Одна фотография упала Оле на ногу. Как начинающий жонглер, она подбросила ее вверх ногой, поймала руками, глянула: Бурмистров на фоне Ласточкиного гнезда стоял в обнимку с худощавым смуглолицым парнем с близко посаженными глазами; парень был в майке-тельняшке, на плечах и руках у него среди нескольких татуировок выделялась одна, змеей ползущая вдоль по запястью: имя "Ира", пронзенное ножом.
- Дружок ваш? - Оля отдала фотографию.
- Да, да, друг. Мы в Ялте повидались.
- Тоже сидел?
- Да. Но не со мной. У него... он... по-другому...
- Он что, Иру зарезал? Или сильно любил?
- А, вы про это! - устало улыбнулся Бурмистров. - Нет, нет, это не Ира. Это "Иду Резать Актив".
