о добром человеке, ему часто бывает худо. Его жизненная стихия — мирный труд; война, разрушение, людская злоба — причины его трагедии. Он состоит в особом, тайном родстве с природой, ему доступен и понятен ее язык. Восстанавливая и украшая землю, он реализуется как личность, труд помогает ему забыть беды и обиды. Как никто другой, трепетно и нежно относится он к растениям, саженцы охотно подчиняются его умелым рукам. Когда Бруно работает, он уже не убогий, не косноязычный увалень, каким кажется холодным и равнодушным людям, а мастер, созидатель, вдохновенный артист. Ленц умеет создавать фигуры людей, самозабвенно творящих красоту и добро. Такова, к примеру, Соня Турк из «Краеведческого музея» — талантливая мастерица ковроткачества, подлинный художник, создающий волшебные комбинации красок и узоров. Таков выдающийся живописец Нансен в «Уроке немецкого». Что-то от этих самобытных артистических натур ощущается и в Бруно, когда он колдует над своими саженцами.
В выборе героя Ленц верен гуманистической традиции, верен самому себе. Его издавна привлекает человек незаурядный, не способный встроиться в систему господствующих представлений, страдающий среди всеобщего благополучия. В этом автор «Учебного плаца» разделяет позиции многих своих коллег, известных писателей ФРГ — Бёлля, Андерша, Носсака, Грасса, Вальзера. Вспомним: ни один из них не испытывает ни малейшей симпатии к процветающим и самодовольным, а если и интересуется ими, то преимущественно как сатирик. В произведениях каждого из этих авторов — боль за человека униженного, отвергаемого, не способного преуспеть в мире конкурентных отношений. Ранимые, неустроенные, их герои терпят бедствие от равнодушия и холодной жестокости окружающих, находятся в постоянном и непримиримом конфликте с обществом. В произведения этих авторов не вписывается так называемая «сильная личность», «сильный герой» — разве что со знаком минус. Сила их персонажей — в слабости, в нежелании присоединиться к «сильным», в тайном и открытом противостоянии обывательски понимаемому успеху.
Откликаясь на смерть Генриха Бёлля, которого он очень высоко ценил, Зигфрид Ленц говорил о том, что бёллевские герои не хотят «продвигаться», «не хотят участвовать в общем карьеристском балете. И поскольку в министерствах и епископатах, в канцеляриях и казармах они только утверждаются в своей безнадежности, они уходят в необычное сопротивление: заявляя о своей непригодности для этого беспамятного мира, сохраняя верность перенесенным ранениям». Для них, продолжает Ленц, «много значит память».
В этих словах о Бёлле проступает не просто горячая симпатия и уважение к коллеге, здесь чувствуется «избирательное сродство». Люди, не желающие «продвигаться» ценой собственной совести и оказывающие сопротивление обществу своим нежеланием разделять всеобщее «беспамятство», хранящие верность перенесенным страданиям, дабы не оказаться среди тех, кто причиняет страдания другим, близки и Ленцу. И о нем можно сказать словами, отнесенными к Бёллю: при чтении его книг «знакомая боль воспринимается острей… и горечь становится понятней…»
Специфика эпического мира Ленца — в его особом интересе к людям, в судьбы которых неизгладимо, на всю жизнь впечаталась пережитая катастрофа. Он нередко ставит в центр произведения человека, на чью долю выпало тяжелое потрясение, — так построены «Урок немецкого» и «Краеведческий музей». Речь идет не о каких-то фатальных ударах судьбы, неотвратимом роке, не о бессилии человека перед непостижимыми и грозными космическими силами. У зла в романах Ленца — конкретное социально-историческое лицо, и человеком здесь управляет не стихия. Глубокая травма, от которой страдают его персонажи, возникает не просто в результате несчастного случая; корни ее — в неблагоприятных для личности общественных и исторических обстоятельствах.
Юный Зигги Йепсен из «Урока немецкого» — «трудновоспитуемый» не от рождения. Впечатлительный подросток — жертва травматического шока, причиненного, по сути, самой историей. Столкновение с фашистской идеологией, ее чудовищными догмами, носителем которых оказывается его собственный отец, вызывает у мальчика синдром полного отвращения ко всему старшему поколению. Когда-то деревенский полицейский, фанатически верный ложно понимаемому долгу, активно вовлекается в травлю своего друга, талантливого художника, неугодного нацизму именно яркостью, своеобразием видения мира, оригинальностью творческого мышления. С тех пор юношу, сына того самого полицейского, преследует видение гибнущих в огне произведений искусства — символ глубокой антиномии между фашизмом и творчеством, тоталитарным режимом и личностью. Сходный мотив повторится позднее, в другом сюжетном оформлении, в романе «Живой пример». И вот так же, словно внезапные приступы тяжкой болезни, посещают героя «Учебного плаца» воспоминания о трагических днях детства. С тех пор любую несправедливость, любое оскорбление он воспринимает как физическую боль; она пронзает его мгновенно, почти лишая сознания, и избавиться от нее можно, лишь вытеснив эту боль другой, которую он причинит себе сам.
Пережитая Бруно травма обусловлена историческими обстоятельствами в еще более откровенном и прямом смысле, нежели в романе «Урок немецкого». Антифашистский смысл этих произведений усиливается тем, что речь в них идет об искалеченных, исковерканных судьбах подростков. Притом у Бруно, в отличие от Зигги, нет шансов на исцеление, нет будущего. Его рана глубже, она, по сути, смертельна. И причина, конечно, не только в том, что во время бомбежки тонущего ребенка ударила под водой копытом в лоб обезумевшая лошадь. Сам тот страшный день стал для мальчика несмываемым знаком войны, разрушения и гибели. Лишенный крова и родных, осиротевший, больной ребенок — трагическое воплощение бесчеловечности милитаризма. Могут ли быть более страшные обвинения фашизму и войне, чем искалеченные дети, родились ли они в Европе или в Хиросиме?!
Мальчику не суждено оправиться от травмы ни физически, ни психологически, не суждено стать «нормальным», так что и сегодня местные жители, завидев его, подталкивают друг друга локтем в бок. А сколько пришлось ему натерпеться насмешек, издевательств, побоев — и от сверстников, и от взрослых. Сцены горького детства Бруно, его несчастливого ученичества (например, трагически завершившиеся попытки овладеть профессией почтальона) принадлежат к числу самых сильных в романе. Переданные в бесхитростной, сдержанной интерпретации рассказчика, они вновь и вновь заставляют вспоминать знаменитейшие страницы мировой литературы. Да, именно мотив детского страдания, сиротского горя ставит роман в непосредственную близость к лучшим гуманистическим творениям прошлого.
Катастрофа, пережитая юным Бруно, предстает как прямое выражение того непоправимого ущерба, который наносит человеку бесчеловечная машинерия фашизма, позднее — механизм конкурентных отношений. Его жизнью можно мерить уровень нравственности — а точнее, безнравственности — окружающего мира. Трагическое одиночество подростка, юноши, нарушаемое лишь бережной участливостью Конрада Целлера и его жены, — убедительное свидетельство почти тотального отчуждения личности. Между убогим, увечным и потому чужим — и глухо забаррикадировавшимся в своем благополучии миром прагматизма, утилитарно-эгоистических принципов — непреодолимая стена. Ленц, как видим, касается одной из болевых точек современности, обращаясь к проблемам нравственного состояния общества.
Отношение к инвалидам, престарелым, беспомощным — тема, остро волнующая сегодня литературу. Общественность ФРГ давно уже горячо обсуждает эти вопросы на страницах печати, подтверждая тяжкую участь одиноких стариков, людей, пораженных
