больше. Ты ведь знаешь, я совершенно не верю в призраков. Я убеждена, что, если бы их удалось вывести на свет божий, в большинстве своем они оказались бы такой же мистификацией, как прославленный призрак с Кок-Лейн [55]. Но даже если рассуждать отвлеченно и признать возможность, нет, безусловный факт существования призраков, то как допустить, что нечто настолько жуткое, внушающее такой ужас, способное в один миг лишить разума здравомыслящего человека, могло оставаться незамеченным после трех недель пребывания в доме? Если твоя гипотеза верна, все твои домочадцы уже давно должны были потерять рассудок. Заклинаю тебя, не поддавайся панике, для которой, возможно, и даже, наверное, не окажется ни малейших оснований. О, как бы я желала оказаться рядом с тобой и убедить тебя прислушаться к голосу разума!
Арти теперь просто обязан стать утешением моей старости – только так он сможет расплатиться со мной за все тяготы, которые мне пришлось перенести из-за его коклюша. Прошу, тотчас же напиши мне и расскажи, как дела у нашей бедной больной. Ах, если бы у меня были крылья голубки! Я не смогу найти себе места, пока не получу от тебя весточки.
* * *
Г-жа Монтрезор к г-же де Винт
Болтон-стрит, 5, Пикадилли
12 июня
Дражайшая моя Бесси!
Как ты сейчас узнаешь, мы покинули этот жуткий, ненавистный, роковой дом. Как же я жалею, что мы не бежали оттуда раньше! О, Бесси, дорогая, даже если я доживу до ста лет, мне уже никогда не стать прежней. Постараюсь собраться с мыслями и рассказать обо всем по порядку. Сначала новости о горничной: теперь она в больнице для умалишенных, и состояние ее не изменилось. Несколько раз ее сознание прояснялось, и тогда ее подробно и настойчиво расспрашивали о том, что она видела, но все тщетно – из нее невозможно вытянуть ни слова: в ответ на все вопросы она лишь дрожит, стонет и закрывает лицо руками. Три дня назад я навещала ее, а вернувшись домой, прежде чем переодеться к ужину, устроилась в гостиной, чтобы отдохнуть и рассказать Аделе о своем визите в больницу, – и тут к нам заглянул Ральф Гордон. Вот уже десять дней подряд он заходит к нам, и каждый раз при его появлении Адела, бедный птенчик, заливается румянцем и светится от счастья. На этот раз наш дорогой друг был особенно хорош собой, он только что вернулся с прогулки в парке: сюртук сидел как влитой, на руках лавандовые перчатки, в петлице гардения. Он пребывал в превосходном расположении духа, и новость о том, что в припадках Сары виноват призрак, встретил с не меньшим скептицизмом, чем ты.
– Прошу вас, госпожа Монтрезор, позвольте мне сегодня переночевать в этой комнате, – горячо и настойчиво попросил он. – Не гасите свет, дайте мне кочергу, и я изгоню любого демона, который осмелится показать свою мерзкую физиономию; меня не испугают даже семь очень злобных феечек, сидящих на скамеечках [56].
– Вы, верно, шутите? – спросила я, не веря своим ушам.
– Шучу? Отнюдь, – твердо сказал он. – Это доставит мне огромное удовольствие. Ну что, согласны?
Адела побледнела.
– О, не нужно, – торопливо произнесла она. – Прошу вас, не стоит; зачем так рисковать? Откуда вам знать, что вы тоже не потеряете рассудок?
Он от души рассмеялся и слегка покраснел от удовольствия – ему было приятно ее беспокойство.
– Не бойтесь, – сказал он. – Довести меня до безумия не сможет и целый эскадрон мертвецов с самим дьяволом во главе.
Он был так решителен, так настойчив и преисполнен такой готовности действовать, что я, хотя и с большой неохотой, наконец поддалась на его уговоры. Голубые глаза Аделы наполнились слезами, и, дабы их никто не увидел, она спешно удалилась в оранжерею и принялась обрывать листья гелиотропа. Так или иначе, Ральф добился своего; ему очень трудно было в чем-либо отказать. Мы отменили все свои планы на вечер, точно так же поступил и Ральф. Он приехал около десяти часов со своим сослуживцем, капитаном Бертоном, которому не терпелось узнать, чем закончится этот эксперимент.
– Позвольте мне сразу пройти наверх, – сказал он, преисполненный радостного воодушевления. – Уже и не припомню, когда я в последний раз был в таком хорошем настроении; новые впечатления – роскошь, которую позволишь себе не каждый день; зажгите газовые лампы как можно ярче, принесите добрую кочергу, а в остальном положитесь на Провидение и на меня.
Мы сделали, как он просил.
– Все готово, – сказал Генри: он выполнил все указания и спустился вниз. – В комнате светло, почти как днем. Ну что ж, старина, удачи!
– Прощайте, мисс Брюс, – Ральф подошел к Аделе, взял ее руку и шутливо, но в то же время с чувством, сказал: – Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай. [57] Это мои последние слова и исповедь.
– Теперь слушайте внимательно, – обратился он ко всем нам, остановившись у стола. – Если я позвоню один раз, не приходите. Я могу сгоряча схватить колокольчик; но если я позвоню дважды, поднимайтесь ко мне.
Затем он взлетел по лестнице, перепрыгивая по три ступеньки за раз, что-то напевая себе под нос. Мы тем временем расположились в гостиной, прислушиваясь к малейшему звуку; каждый по-своему погрузился в ожидание. Поначалу мы пытались поддерживать разговор, но вскоре оставили эту затею, целиком обратившись в слух. Тиканье часов было подобно звону церковного колокола прямо над ухом. Адди лежала на кушетке, зарывшись лицом в подушки. Мы просидели так ровно час, но тянулся он как два года; едва часы начали бить одиннадцать, отчетливое и пронзительное «дзинь» прокатилось по всему дому.
– Идемте же, – Адди вскочила с места и бросилась к двери.
– Идем, – взволнованно отозвалась я, следуя за ней.
Но капитан Бертон преградил нам путь.
– Нет, – решительно сказал он. – Еще не время; ведь Гордон нам не велел входить, если он позвонит один раз. Я хорошо его знаю: он терпеть не может, когда не выполняются его распоряжения.
– Какая чушь! – с жаром закричала Адди. – Он бы ни за что не позвонил, если бы не увидел что-то ужасное; дайте же нам пройти! – она в отчаянии заломила руки.
Но все ее мольбы были тщетны, и мы вернулись на свои места. Еще десять минут томительного, почти невыносимого ожидания: к горлу подкатывал ком, я едва могла дышать; всего десять минут отмерили часы, но наши сердца отстучали сотни тысяч лет. И опять звон колокольчика: внезапный, громкий, отчаянный! Мы одновременно бросились к двери. За доли секунды мы взлетели по ступеням.
