— То, что от него осталось? — сказал я.
— От кого?
— От него самого.
Я шел вперед. Ее сапоги шуршали по ковру позади меня, будто ее принуждали идти против воли.
Следующие несколько минут ничего не происходило. Мы не заглядывали в комнаты за закрытыми дверьми, мимо которых проходили. Не останавливались и чтобы рассмотреть картины. Пристенные столики, лампы и тому подобное тоже нас не занимало. Вместо этого мы следовали искаженному узору ковра, словно желали узнать, куда он ведет. Теперь я меньше воспринимал его как след тела, которое кто-то тащил, но больше — как след от того, что по нему волочилось что-то безногое и похожее на гигантского слизня. Края узора указывали на некое загадочное смешение темно-красной и янтарной смол.
Определенной задачи у нас не было. Она это знала, но все же спросила:
— Что мы ищем?
— Все, — ответил я, и это было правдой.
Ничего не злило его сильнее неверной цели. Но она беспокоилась. Это было заметно.
Коридор, казалось, перерастал в лес, хоть я и знал, что это было невозможно. Но растения в горшках стали неуправляемыми благодаря свету, усиленному куполом и испещренному тенями от темной зелени и руин. Деревья были тонкими, но высокими, с листьями, вытянутыми подобно изумрудным кинжалам. Кусты, некогда державшие строгую форму, теперь превратились в буйные, спутанные заросли. В трещинах в полу, где был обрезан ковер, прижились лишайники и ползучие растения. След безногого существа уходил по молодым зарослям. Он был еще свеж.
— Что это? Там, внизу? — спросила она. Ее голос дрожал — я не услышал, а, скорее, почувствовал это.
— Что-то мертвое, — ответил я, подумав, что добавлять что-то еще было бессмысленно.
— Чрезвычайно мертвое, — сказала она, как мне показалось, уже твердым голосом.
Мы двинулись дальше, вглубь дома большого человека. Вдоль внутренней стены теперь стояли стеклянные клетки, но дверей здесь не было. В клетках же остался лишь дерн, а существа, сидевшие там, давно умерли. Некоторые из них лежали у стекла, будто пытались его подкопать. Другие умерли, силясь пробить его руками. Мы не стали рассматривать их вблизи.
Затем нам стали попадаться живые. Внутренняя стена углубилась, оставив больше места — не только для стеклянных клеток. Из-за прорезей в рваной, окровавленной и кое-где расползшейся сетке доносилось глухое ворчание. За ними была извивающаяся плоть, покрытая шерстью и глядящая из этого месива одним-двумя глазами, смутно осознавая свою судьбу. Дергающийся коготь. Дрожащая морда. В этой выставке не было ни какой-либо серьезности, ни порядка. Эти создания, отринутые и брошенные без еды и без воды, почти перегрызли друг друга и по своей раздражительной природе предали себя еще более стесненному существованию. Они не покинули бы угла, в котором прожили свои жизни. Теперь они лишились рассудка и находились на грани между жизнью и смертью, не понимая разницы.
— Выжившие, — сказала она.
— Нет, — ответил я. — Пока нет.
Мы шли дальше. Почти две трети кривой U уже осталось позади. След на ковре тянулся дальше, словно ведя нас.
Потом были похожие на попугаев птицы — все в струпьях, они волочились по полу, слишком слабые, чтобы летать. Потом — кошки и собаки, скрещенные каким-то необычным образом и брошенные шататься здесь — их мозги были не в порядке, и они не могли держать равновесие. Потом — аквариумы, полные обнаженных дрожащих тел, хлюпающих в грязи. Потом — твари, которые жили внутри других тварей и настолько обезумели, что были совершенно безобидными для нас.
По стенам взобрались вьющиеся растения.
В них скрывались мелкие создание и разглядывали нас. Или они стали частью этих растений?
Она осмотрелась будто в поисках оружия, но мы были против оружия.
— Скоро все кончится, — сказал я. — Для некоторых уже кончилось.
Она кивнула. Я знал, что она мне верила. Мы не были безоружны теперь, когда бросили их.
То, что казалось убранством над головой, в основании U, на самом деле оказалось рядом ликов, выступающих из стены чуть выше длинного двухместного диванчика с тонкими малиновыми подушками. Их было порядка двадцати-тридцати, и они разнились от кабанов и толстых ящериц до существ, очень похожих на женщин. Выражения их изменялись медленно — будто они находились под действием успокоительного. Ни один не казалось дружелюбным. Ни один не мог говорить, а взглянув на их горла, было очевидно, что им требовалось некоторое вмешательство хирурга. Этого и стоило ожидать. Но на что им было оттуда смотреть?
Моя напарница опустилась на колени и всмотрелась в лицо женоподобной твари. Различие между ними показалось не столь большим. Но все же было.
— Эти подушки раньше были белыми, — сказала она, глядя в открытые серые глаза женщины-твари. Жидкие волосы у той ровно свисали. От нее исходил запах гнили.
— На них что-то просыпали, — заметил я.
— Мы можем их освободить?
Как и я, она поняла, что это были не просто лики. Тела, находившиеся позади них, должны были спускаться к живым гробам за диваном. Касались ли они ногами какой-либо поверхности? Или просто висели на крюках? А если так, то что было под ними?
Я не посмел положить руку ей на плечо. Если их загнали внутрь, то выпустить их уже нельзя.
— Разве ты не видишь, что они уже свободны? — спросил я.
Это было видно по их глазам. Если их мышцы лица, челюсти, носы и рыла, содрогаясь, отстранялись в беззвучной ярости или унынии, то глаза смотрели прямо вперед — мертвые, как ни что другое, что нам попадалось прежде.
— Это сделал большой человек, — заметила она, но мне послышалось, будто это был вопрос.
— Нам нужно идти дальше, — произнес я.
Ряд ликов тянулся к двери, а та выходила во второй коридор, который уводил обратно, несмотря на то, что на крыльце был лишь один вход.
Она поднялась и непроизвольно оглянулась на уже пройденную часть коридора.
— Свет погас, — сказала она. — Свет гаснет.
Это была правда. Каждая лампа, каждый тусклый канделябр гасли один за другим, оставляя вокруг себя все больше и больше теней. Больше и больше тьмы. В тех местах очертания начинали двигаться там, где никаких очертаний не было.
Был ли озноб, что я ощутил, предчувствием? Не знаю. Скоро все должно было закончиться.
— Нам нужно идти дальше, — повторил я.
В этот раз, наверное, мой голос дрогнул. Не знаю.
За дверью открывался второй коридор. Без розовых деревьев. Без ковра. Без висящих картин. Стены были такими же белесыми, что и с наружной стороны дома. Всюду чувствовался запах крови, а свет исходил от голых ламп и мерцающих неоновых полосок. Пол был покрыт линолеумом, а тянущееся пятно принимало форму запутанной петли и исчезало вдали. Теперь оно тянулось не только на полу, но и поднималось по стенам на потолок. Безумно извивалось. Не превращалось в прямую линию.
Конца коридора не было видно. Деревьев и кустов тоже. Лампы теперь гасли одна за другой, едва мы проходили мимо, а когда я обернулся, то увидел длинную тень — она уставилась на нас, прислонившись рукой к дверному косяку. Затем она пропала.
— Он здесь? — спросила она.
— Да, — сказал я.
Она сделала шаг, затем другой, и я какое-то время следовал за ней, позволяя ей вести себя.
Мы подошли к месту, где стена сменялась огромной стеклянной клеткой с меняющейся и мельтешащей темно-коричневой влажной массой, нарушаемой лишь кровавым блеском.
— Что это? — теперь был мой черед спрашивать.
Она ответила не сразу.
— Скворцы. Их очень много и им так тесно, что они не могут двигаться и сковывают друг друга.
Теперь я различил крылья, клювы и пернатые головы. И глаза — живые, беспокойные, измученные.
— Для чего они могли ему служить? — спросил я.
Она лишь надрывно усмехнулась, взяла меня за руку и попыталась оттащить прочь. Я воспротивился.
— Для чего они могли ему служить? — повторил я, но она по-прежнему не отвечала.
Я заметил вход в клетку. Небольшая комнатка внизу, в которую человек мог вползти, чтобы закрыть за собой дверь и открыть другую, полупрозрачную, ведущую к птицам. Вовнутрь вел красный след, который затем возвращался обратно.
Она заметила, куда я смотрел.
— Для чего туда заходить? — спросила она.
— Тогда я смог бы узнать, для чего, — сказал я.
— Может, смог бы, а, может, и нет. Но вышел бы оттуда безумцем.
— А сейчас я не безумец?
Глядя на стекленную клетку, я никак не мог рассмотреть отдельного скворца. Они стали чем-то иным.
— Ловушка, — сказал я, уводя от них взгляд.
Она пропустила меня вперед. У нас не было оружия.
Я сказал, что не было.
Был ли я прав?
Свет позади нас затухал. В окнах теперь не было видно леса — лишь тьма. Ночь уже наступила и продолжалась, пока мы проходили по коридору. Скворцы не шли у меня из головы. А вместе с ними — беззвучные крики, что раздавались у них внутри.
