— Почему ты так уверен, что он ни в чем не виновен? — спросил я.
Но Дженкинс лишь молча улыбнулся и покачал головой.
— У меня есть на то причины, — сказал он, и больше я ничего не смог из него вытянуть. И тут он добавил:
— Он попал под подозрение лишь из-за суеверных страхов окружающих его людей. Не понимаю, почему он не переедет оттуда. Я точно знаю, что у него нет причин там оставаться. Деньги у него есть. Он увлекается химией и даже проводит собственные исследования — как любитель, конечно. Подозреваю, единственное, в чем он виновен — это стремление произвести впечатление. В результате все вокруг уверены, что у него дурной глаз и что он имеет дело с невидимыми злыми силами. Сигару?
Дженкинс протянул мне одну из своих всегда отменных сигар. Я не отказался и задумчиво проговорил:
— Нельзя шутить с суевериями безграмотных людей. Рано или поздно это принесет неприятности.
— Так с ним и случилось. Все убеждены, будто он открыто продает любовные зелья и тайно торгует ядами, и что жизнь рядом… кое с кем… ставит его под подозрение. Кажется, мой язык опять опережает мои мысли, как всегда!
— Как всегда, — нетерпеливо повторил я. — Ты как всегда разговорчив, словно китайский дипломат.
Он доброжелательно улыбнулся, встал из-за стола и взглянул на часы.
— Прости, Блэйсделл, но мне пора идти. Через десять минут у меня встреча с Джимми Бренненом.
Он так ясно дал понять, что больше не нуждается в моей компании, что я оставался за столиком еще какое-то время после его ухода, прежде чем решил отправиться домой. Улицы всегда завораживали меня, особенно ночью. Улицы в этой части города так не похожи на другие, они кажутся чужими, со своими маленькими потрепанными магазинчиками, открытыми до позднего вечера, необычайно дешевые товары в которых выставлены изнутри и в витринах, висят на стенах, лежат на столах, расставленных на тротуарах и даже на самой улице. Однако сегодня ни магазинчики, ни прохожие не производили на меня никакого впечатления. Итальянцы, евреи и несколько негров — почти все с непокрытой головой, неопрятные и даже грязные — внушали мне, скорее, отвращение. Все они — такие же люди, как и я. Эта мысль мне не понравилась.
Это меня немного озадачило: обычно я сочувствую беднякам, но не осуждаю их. Я пригляделся к лицам прохожих. Никогда раньше я не замечал, какие у местных обитателей звериные, жестокие лица. Я даже вздрогнул, когда седобородый еврей в лохмотьях задел меня тележкой, которую толкал перед собой.
В воздухе чувствовалась опасность, предупреждение о чем-то таком, от чего благоразумному человеку следует держаться подальше. Это ощущение было таким сильным, что я почувствовал себя плохо, не успев пройти и двух кварталов. Мне в голову пришла мысль, что всему виной бокал дешевого «Кьянти», который я выпил за обедом. Наверно, это и есть причина всех этих странных ощущений. Кто знает, как и из чего вино было изготовлено, и присутствовал ли в его составе вообще виноградный сок? Но я все же сомневался, что в этом была истинная причина моего дискомфорта.
Я всегда был человеком довольно чувствительным и впечатлительным. И сегодня вечером этот неблаговидный район в сочетании с неприятными запахами повлиял на меня таким странным образом.
Чувство надвигающейся опасности начало перерастать в неподдельный страх. Ну уж нет, так не пойдет. Я знаю только один способ побороть свой характер: перетерпеть все его капризы. Если я уйду с Южной улицы, охваченный непонятным ужасом, то это чувство будет всегда преследовать меня в этих местах. Я должен просто оставаться здесь, пока мне не станет лучше, вот и все.
Я остановился на углу перед обшарпанной, но ярко освещенной маленькой аптекой. Ее окна ярче всех светились зеленоватым светом, отражавшимся от стеклянных банок и пузырьков. Я устал, но заходить внутрь, чтобы отдохнуть, мне не хотелось. Я знал, какая компания собирается там, у липкой стойки с газированной водой. Пока я стоял перед аптекой, мой взгляд упал на большую белую вывеску на доме напротив. Черно-красная надпись привлекла мое внимание:
СПЕШИТЕ УВИДЕТЬ НЕВИДИМОЕ!
Заходи! Да-да — именно ты!
БЕСПЛАТНО!
Наверно, музей подделок. Но я подумал, что это может быть какое-то представление, и тогда я мог бы посидеть там, отдохнуть, пока все нарастающее наваждение, предчувствие несуществующей опасности не исчезнет. На противоположной стороне улицы почти никого не было, и я подумал, что внутри тоже вряд ли много народа.
II
Я перешел на другую сторону улицы, но с каждым шагом страх только возрастал. Я не знал, в чем его причина. Бестелесный, невыразимый ужас будто опутывал меня паутиной, неосязаемые нити которой я никак не мог с себя сбросить. Дело было уже не в людях. Рядом со мной никого не было. Я стоял посреди пустой, ярко освещенной улицы, которая ни своим видом, ни звуками не могла напугать меня, и дрожал от такого ужаса, какой никогда раньше не испытывал и даже представить не мог, что такой бывает. Но я не собирался сдаваться.
Стиснув зубы и борясь с самим собой, будто с непослушной собакой на поводке, я замедлил шаги и пошел вдоль тротуара, высматривая вход. Магазинов с этой стороны не было, но было несколько дверей, к каждой из которых вела невысокая лестница с железными перилами. Я направился к той, что находилась посередине, под самой вывеской. В этом районе многие музеи, магазины и другие коммерческие заведения располагаются в старых невзрачных помещениях, таких, как эти. Сквозь стеклянную дверь виднелся тусклый розоватый свет, но в окнах по обеим сторонам от входа было темно.
Я повернул ручку и обнаружил, что дверь не заперта. Когда я открыл ее, за моей спиной по тротуару прошла группа итальянцев, и я оглянулся на них через плечо. Ярко разодетые мужчины, женщины и дети смеялись и переговаривались между собой. Похоже, они направлялись на свадьбу или какой-то другой праздник.
Один из них, проходя мимо, уставился прямо на меня, и я невольно отпрянул. Это был молодой человек приятной наружности, смуглый, как и полагается его нации, но никогда в своей жизни я не видел лица, которое бы источало такую неприкрытую злость, такую жестокость, явную и бесстыдную. Мы встретились взглядами, и в его глазах вспыхнуло нечто отвратительное, как будто вся злоба его натуры отразилась в этом взгляде концентрированной ненависти, которым он буравил меня.
Они прошли мимо, но еще какое-то время он смотрел на меня через плечо, пока вместе со своими спутниками не смешался с толпой покупателей в дальнем конце улицы.
Эта встреча — пусть встретились мы всего лишь взглядами — усугубила мое состояние; дрожа, я бросил наполовину выкуренную сигару под ноги и вошел внутрь. Я оказался в небольшом вестибюле, старый клетчатый пол которого хранил грязные отпечатки множества ног. Я почувствовал, как грязь скрипит под подошвами ботинок, и этот звук резанул по моим напряженным нервам. Внутренняя дверь была приоткрыта, и, войдя в нее, я оказался в пустой грязной прихожей, в которой стоял кислый, затхлый запах нищеты, какой обычно бывает в домах, где дела обстоят очень плохо. Кроме того, здесь была лестница, покрытая рваной циновкой. Свет, который я видел снаружи, исходил от газового рожка, ввернутого в покрытый толстым слоем пыли шар из розоватого стекла.
Я прислушался: в доме стояла полная тишина. Здесь совершенно точно не проходило каких-либо развлекательных мероприятий. Скорее всего, я по ошибке попал в небольшую гостиницу. Перепутал вход.
К моему величайшему облегчению, страх начал понемногу утихать с того момента, как я вошел в здание. Если бы я нашел такое место, где мог бы спокойно отдохнуть, страх исчез бы навсегда. Я решил поискать другой вход и уже готов был покинуть пустую прихожую, как вдруг одна из многочисленных дверей отворилась, и в прихожую вошел человек.
— Ну? — произнес он, пристально глядя на меня. Но в его глазах не было ни следа удивления.
— Прошу прощения, — сказал я. — Дверь была не заперта, и я подумал, что это вход на выставку… как же она называется… «Увидеть невидимое». Я увидел рекламу на большой белой вывеске. Вы не могли бы подсказать, в какую дверь мне нужно?
— Мог бы.
Коротко ответив, человек продолжил молча смотреть на меня. Он был высокий, худой и немного сутулый, но держался с достоинством. Он был хорошо одет, что для этого района казалось необычным, а его продолговатое, гладко выбритое лицо сразу привлекало внимание: темная кожа, угольно-черные глаза, суровые брови — и серебристо-белые волосы. На вид ему было за шестьдесят.
Его пристальный взгляд начинал мне надоедать.
— То есть, показать вы можете, но не станете? Что ж, хорошо, — сказал я слегка раздраженно и уже повернулся, чтобы уйти. Но меня остановил резкий возглас:
