думала только о своей особѣ. Графъ вернулся съ Георгіемъ и бросился къ моимъ ногамъ. Да, такъ-таки и рухнулся и сталъ пылать ко мнѣ страстью, совершенно какъ у Марлинскаго. И вообразите вы себѣ: я ему отдалась, да еще съ увлеченіемъ, вотъ какой я была милой особой; а онъ, въ то время, ужь никакъ не выше стоялъ, чѣмъ мой первый мужъ. Черезъ годъ родилась Наташа. Какъ я на нее взглянула въ первый разъ, этотъ ребенокъ тотчасъ же сталъ для меня живымъ укоромъ. Ни на меня, ни на отца своего она не похожа; она была, значитъ, дочь графа. Въ это время я уже остыла и увидала, какъ весь нашъ романъ отзывался Марлинскимъ.
— Зачѣмъ же вы вышли за графа? перебилъ я ее.
— Зачѣмъ? жалко стало. Онъ дѣйствительно изнывалъ по мнѣ, и наконецъ дочь была его — я не могла ему отказать въ возможности воспитывать своего ребенка. Вотъ какая печальная исторія, Николай Иванычъ, и, право, напрасно вы заставили меня возвращаться къ ней. Я знаю, что вы скажете: ребенокъ не виноватъ, несправедливо изливать на него свое тяжелое чувство. Но что прикажете дѣлать?.. какъ я себя ни пріучала къ роли матери — я не чувствовала къ Наташѣ никакой нѣжности. Съ тѣхъ поръ много воды утекло; графъ очень исправился — вы сами видите; я съ нимъ помирилась, и онъ любитъ меня очень даже серьезно; но я до сихъ поръ не могу простить себѣ моего смѣшнаго и гадкаго московскаго романа. Ничего болѣе гадкаго и смѣшнаго я въ жизни не дѣлала… Не могла я, точно, дождаться смерти умирающаго и совсѣмъ полуумнаго мужа!..
Легкая дрожь пробѣжала по ея членамъ, она взяла платокъ и точно съ физическимъ отвращеніемъ прошлась имъ по губамъ.
— Вотъ почему въ Москвѣ всѣ и увѣрены, что я отравила князя. Вы помните фразу: femme à crime? Вы не хотѣли мнѣ тогда досказать; но навѣрно говорили обо мнѣ?
Я долженъ былъ признаться, что объ ней.
— Ну, да, съ той минуты мнѣ эта дѣвочка стала еще дальше!.. Я васъ умоляю: посмотрите на нее, какъ на вашу дочь; я буду сдерживать себя, я не сдѣлаю ей никакого зла, но любящей матери она во мнѣ не найдетъ.
Договоривъ, она обернула голову къ трельяжу, прикрывавшему одинъ уголъ комнаты, и позвала меня:
— Подите-ка сюда.
Я подошелъ. Она указала мнѣ на небольшой акварельный портретъ, прибитый около зелени, такъ что его трудно было разглядѣть.
— Вы мнѣ все еще не вѣрите; вглядитесь-ка въ это лицо покойнаго князя и вы увидите, что Наташа на него ни капли не похожа.
Изъ овальной рамы портрета на бѣломъ фонѣ выставлялось продолговатое, запуганное, мужское лицо, безъ бороды, съ проборомъ посреди головы, съ русыми волосами и отвислой нижней губой. Сходства съ Наташей дѣйствительно не замѣчалось. Но я остановился попристальнѣе на глазахъ; глаза были ея: большіе, голубые, съ той прозрачностью, какая именно разливалась по ея глазамъ. Глаза всего ярче и вышли на портретѣ.
— Что скажете? спросила нетерпѣливо графиня.
— Глаза точно у Наташи.
— Ну, ужь извините меня, Николай Иванычъ, мать очень хорошо знаетъ отъ кого у ней дѣти.
Я замолчалъ, но съ этой минуты снялъ съ Наташи клеймо незаконнаго дитяти, по крайней мѣрѣ для себя.
XLIII.
Съ той поры я не удивлялся больше, встрѣчая молодыхъ, умныхъ, энергичныхъ людей, которые не могли отдѣлаться отъ дряблыхъ, скучныхъ или даже распутныхъ бабенокъ, потому только, что между ними становилось незаконное дитя. Еслибъ я и не любилъ тогда графиню, еслибъ она сдѣлалась для меня противной, возмущающей личностью, я бы и то чувствовалъ себя привязаннымъ той страстной потребностью отеческаго призванія, какое дано въ удѣлъ инымъ. Такою воспитательной натурой надѣлила и меня судьба. Я уже это видѣлъ въ Наташѣ, а она мнѣ ничѣмъ не приходилась. Графиня вѣрно разсчитала (если только было ей изъ чего разсчитывать), что отеческое чувство всплыветъ во мнѣ и покроетъ собою всякія колебанія и уколы совѣсти.
Ребенокъ питался, росъ, мать выкормила его на славу и даже перепустила срокъ кормленія, такъ что онъ ее преизрядно покусывалъ. Къ концу перваго года лицо его оформилось. Онъ выходилъ — вылитая мать. Мнѣ и не случалось видѣть такого разительнаго сходства. Это сначала огорчало графиню: доказательствъ того, кто былъ отецъ, на ребенкѣ не значилось. Но я, разъ увѣровавъ, вѣрилъ и засыпалъ каждый день съ фразой: «Коля — мой!» Графъ сталъ «своего сына» баловать съ самыхъ первыхъ минутъ младенческаго сознанія, когда въ ребенкѣ развиваются себялюбивые инстинкты въ ужасающей прогрессіи.
Мать замѣчала это, старалась противодѣйствовать, совѣтовалась со мною; но дурное вліяніе баловства графа шло своимъ порядкомъ, да и она сама подчинялась все больше и больше исключительной привязанности къ сыну, которая позднѣе перешла въ слабость, непонятную для такой натуры.
Къ зимѣ мы переѣхали въ губернскій городъ. Вотъ тамъ-то и началось общее идолопоклонство передъ единственнымъ продолжителенъ рода Кудласовыхъ. Графъ то-и-дѣло бралъ его на руки, носился съ нимъ, какъ съ божкомъ, накупалъ ему игрушекъ, приставилъ къ нему дѣвочку, которая должна была играть роль живой куклы, носилъ его по цѣлымъ часамъ и, посадивъ Наташу или самое графиню играть казачка, прыгалъ передъ нимъ какъ маленькій.
Зрѣлище это глубоко возмущало меня. Есть что-то противное въ такой слабодушной, эгоистической страсти къ самымъ маленькимъ дѣтямъ. По силѣ родственнаго чувства я, конечно, не уступалъ ни его сіятельству, ни кому бы то ни было, но я продолжалъ возмущаться, сознавая, что самъ я неспособенъ былъ бы на такое безумное воспитаніе, еслибъ и получилъ законныя отеческія права на этого ребенка. Разъ, вечеромъ, зрѣлище родительскаго безумія было до того отвратительно, что я черезъ пять минутъ по уходѣ графа въ кабинетъ, сказалъ графинѣ:
— Вы въ три мѣсяца такъ испортите ребенка, что его десятью годами воспитанія не исправишь. Отставьте отъ него эту дѣвчонку.
Я такъ это сказалъ, что графиня съ нѣкоторымъ удивленіемъ поглядѣла на меня.
— Это все графъ, проговорила она; но вы правы.
— А если правъ, подхватилъ я, то не позволяйте ему губить ребенка.
Дѣвчонка была отставлена и даже нѣжности графа стали менѣе шумны; но общій воздухъ барства не исчезалъ, да и сама графиня не въ состояніи была выкурить его.
— Учите меня, учите, повторяла она настойчиво, я буду исполнять ваши наставленія. Вѣдь вы знаете, матери умѣютъ только пичкать, цѣловать и сѣчь своихъ дѣтей.
Учить!.. Я и самъ-то ничего не зналъ основательнаго по воспитанію. Я руководствовался больше общими соображеніями, гуманными принципами, тѣмъ, что я зналъ о законахъ природы; но никакой системы я не успѣлъ
