-- Да.
-- Странно... Каким-то образом они вас зевнули. А имя там то же, что и в обычном паспорте?
-- Не совсем. В обычном я - Самуил Элевич. А в этом - как в приглашении записали: Александр Ильич.
-- Вот в чем все и дело! -- вскричал Лев Леопольдович, -- вы у них теперь в двух папках сидите. Это же вам прямо карты в руки! Закажите вызов на Александра Ильича и подайте с этим паспортом.
-- Отловят, -- сказал Кузнецов.
-- У вас, молодой человек, -- обиделся Лев Леопольдович, -- прямо благоговейное к ним отношение какое-то, в самом деле. Вы думаете, у них там прямо информационный центр с базами данных. А это же просто бухгалтерия, свора учетчиков и больше ничего. Что же, по-вашему, они лица помнят? Да мы для них просто папки с бумагой!
79.
На дверях совхозного клуба висела кривовато исполненная афишка. Сверху было крупно написано: ЛЕКЦИЯ. Чуть пониже - помельче: К вопросу о сексуальной гигиене. Докладчик: доктор медицинских наук, профессор Сергей Матвеевич Коротков. После лекции - ТАНЦЫ.
-- Зайдем, что-ли, товарищ последователь? -- Ложакин искоса глянул на Митю.
-- От чего ж не зайти, товарищ наставник, -- в тон ответил тот, -приобщимся к вершинам отечественной науки!
К началу лекции появилось несколько групп местных. Они степенно курили, сплевывая на кирзачи. Профессором оказался бригадир коровникостроевцев, чьи жигули они вчера вытаскивали из кювета.
-- Сергей Матвеич, а есть ли уверенность в необходимости темы для народа? -- коварно вопросил Ложакин.
-- Вы знаете, уважаемый, вопрос о народе к делу отношения не имеет. Лекцию эту я читаю каждые две недели по просьбе членов нашей бригады -ответил тот просто.
Члены были здесь же, занимая первый ряд.
-- Не знаю, в курсе ли вы, но мы сейчас заканчиваем третий коровник, что означает два месяца безвылазного пребывания в здешних палестинах. Так что цель лекции - способствовать быстрейшему установлению взаимопонимания с новой сменой работниц обьединения "Светлана". Вот, кстати, и они подтягиваются...
Сквозь подступающую дрему Митя рассеянно слушал изложение. Профессор суетился возле черной ученической доски, стуча мелом. На доске постепенно появилось нечто, напоминающее продольное сечение дирижабля. Светлановки застенчиво ерзали на стульях, оглядываясь украдкой.
-- Мужской половой орган состоит из цилиндрической части и головки. -хорошо поставленым голосом излагал доктор медицинских наук, -- Сперма образуется в яичниках, смешивается с секретом предстательной железы, подается вперед и выталкивается наружу через отверстие в головке, называемое наружним отверстием мочеиспускательного канала.
"Где-то я это уже слышал", - подумал Митя.
80.
Время постепенно теряло дискретность. Его острые грани, рельефно прочерченные миллиардами часовых механизмов наружнего мира, здесь оплывали в сизых аморфных струях табачного дыма. Рассечение времени на равные промежутки, так необходимое в напряженном ритме постиндустриального мироустройства, не имело больше смысла, даже если бы света от туманного комка духоты, жмущегося к дырам, пробитым в замуровавшей окно жести, хватило чтобы разглядеть циферблат.
Время тихонько зализывало раны, нанесенные армией часовых, минутных и секундных стрелок. Оно оплывало, как тающий в невесомости воск, округляясь и затекая в углы, как мед заполняет соты. Плавно покачиваясь, следуя изгибам пластов табачного дыма, Время баюкало завязнувших в его теле арестантов, молча бродящих вдоль стен или свернувшихся на нарах.
Настоящее медленно теряло остроту и переставало играть свою извечную роль тонкой, кристально ясной разделительной полосы между Прошлым и Будущим, оно растекалось и проникало назад и вперед, поглощаяя и растворяя границы света и тени, вещества и пустоты. Ни свет ни тьма не нарушали больше ровного спокойствия, на котором начал проступать серебристый силуэт звезды.
Звезда росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он увидел, где должны пройти разрезы.
По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе. Грани скользили, как дамасская сталь по бархату ножен. Части разошлись в пространстве, звезда распалась на шесть одинаковых обломков. Обломки начали медленно поворачиваться, как будто бы в поисках пути обратно.
Повернувшись, осколки звезды начали медленно сближаться, неуверенно покачиваясь, будто бы нащупывая путь, вот они уже коснулись друг друга, сдвинулись ближе, постепенно скрывая серебро когда-то наружней поверхности, становящейся недрами. Вершины сближались, отсвечивая рубином.
Стала видна уже новая форма рождающейся из самой себя рубиновой звезды, как вдруг движение со скрежетом прекратилось. Рубин косоугольных вершин натолкнулся на четырехгранные лучи...
звезда замерла в нерешительности.
-- Что рука, очень болит? -- услышал он сквозь скрежет сочувственный голос, -- ты аж зубами скрипишь.
-- Да нет, ничего, -- ответил он, опустошенно слядя за изчезновением звезды, -- это я так...
81.
Легкая тишь расстилалась над погруженным в сны городом, опутанным тонкой сетью красно-белых, словно росчерки сигарет, следов машин, будто бы забытых ими в неподвижном воздухе. Медленно набирая скорость, Каменский косо пронизал четвертый и пятый этажи, пробил крышу и вылетел в ночь. Покружил немного над кирпичной трубой, к которой он как-то привык за годы работы, заглянул внутрь. Неизменно, как круговорот воды в природе, из черного туннеля поднимались клубы желтого дихлорэтанового дыма. Вдруг он заметил внизу горящее окно. Со словами "Кому же это еще не спится" он спикировал на огонек.
Игорь Царев утопал в облаке беломорного дыма. В завтрашней газете не хватало поллиста. Единственным материалом, которым он мог заткнуть дыру, были таисины "Гидравлические роды Полстернака". Когда она принесла ему тогда черновой набросок, он вначале долго смеялся, а потом сказал, что скорее Полстернак родит из бедра, чем он это пропустит. И вот теперь он стоял перед выбором: включить рождение удава в номер или сорвать выпуск.
Он знал, какой трепач был Веньяминыч, но черт его знает. Слухи о танковом заводе приходили с разных сторон, и никто не мог ни подтвердить их, ни опровергнуть. Царев хорошо помнил, каких пиздюлей он хватанул после сашкиной "Оды труду". Он в последний раз взъерошил пятерней затылок и произнес громко:
-- Посему повелеваю: Да быть разделу "ученые не шутют"!
82.
Коротка северная ночь. Eще не успели померкнуть полохи северного сияния на зеленеющем небе, еще с реки не утек в поля туман, а на востоке уже забрезжило золотом нарождающееся светило...
Полоса ждала. Вросшая металлическими зазубренными остриями в мягкую, теплую от постоянного брожения перегноя, землю, она просто не знала другого состояния. Разве что радость, пронизывавшую все сочленения, когда огромная тень заслоняла небосвод и, визжа резиной по стали, многотонная туша вжимала ее в чернозем, прокатывалась тремя утюгами подвесок шасси по всей ее длине, не давая развестись рыжим колониям окиси железа.
Иногда аэродром затихал надолго, и тогда сквозь пробои перфорации на поверхность листовой стали начинала робко проклевываться жизнь. Первым лез буро-зеленый северный мох, за ним трава с радужными брызгами диких полевых цветов. Потом поднимались, качая венчиками, ромашки, будто бы разведывая дорогу для рвущихся ввысь стрел иван-чая. Но серебристые птицы неизменно возвращались, срезая цветы и полируя металл. С упорством и регулярностью хронометра начинали они выныривать из облаков, утюжа полосу и оставляя длинные неровные черные полосы прикипевшей к железу обгорелой резины.
Так было, так есть и так будет. Ожидание и время были для полосы тождественны. Но когда-то уходит все. Ритм посадок и взлетов неуловимо изменился. Промежутков стало хватать на то, чтобы зеркало металла успевало покрыться сыпными пятнами ржавчины.
Конец настал туманным скользким утром, когда тяжелый СУ-27 пошел юзом, поскользнувшись на заиндивевшей росе. Тяжко завыли покрышки, треснула консоль, и самолет, подмяв под себя шасси, рухнул на полосу, взрезал ее, как консервную банку, смял гармошкой, и медленно перевернулся, задирая в небо сиротливо оголившиеся УРы.
Тишина опустилась надолго. Двенадцать раз сковало землю льдом прежде чем вновь послышался звук моторов. Это были совсем другие машины. Маленькие и деловитые, они кружили вокруг, рыхля землю и перевертывая ее пластами. Полосу они обходили. С точки зрения землепашцев полоса была мертва, несмотря на то, что по краям ее обильно прорастал картофель. Лишь раз пьяный бульдозерист с разгону прогремел по ней гусеницами и вспорол ей плугом край.
... Сегодня утром полоса вдруг встрепенулась ото сна, нежданно ощутив тяжесть у своего начала, там где давным-давно самолеты заходили на взлет. Огромная тяжелая машина взревела на старте и начала набирать скорость, давя кусты и проросший сквозь металл молодняк.
