83.
Лязгнули затворы, в проем приоткрывшейся со скрипом двери хлынул неяркий свет от закрытой металлической решеткой лампы, достаточный, впрочим, чтобы заставить зажмуриться сидящих во тьме арестантов.
-- Ну что, граждане нарушители общественного порядка, -- услышали они голос капитана, -- Подъем, пора и на суд.
С удивлением увидели они, что одет он в белые брюки и легкомысленную цветастую рубашку.
-- А я сегодня выходной, -- объяснил он, переступая сандалетами через подозрительное пятно в коридоре, -- вот в суд только вас сведу, и - на природу. Федоров, проследи там, чтоб никто в камере не задержался! А то, может кому понравилось.
Капитан терпеливо курил, пока сержант выдавал заключенным личные вещи. У него явно было хорошее настроение. С отеческой улыбкой взирал он на процедуру вдевания ремней и шнурков. Наконец Федоров закончил читать список временно изъятого:
-- Арестованая Кузнецова: ожерелье с кулоном, тысяча семьсот рублей, перстень с бриллиантом, пять тысяч триста.
Капитан похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание и коротко изложил инструкции:
-- Суд через два квартала за углом. Пойдем без конвоя. Люди вы интеллигентные, думаю понимаете, что убегать не стоит.
-- Зачем же нам убегать, -- парировал Рубинштейн, -- нам этот суд нужен больше вашего.
-- Ну-ну, -- сказал капитан, -- тогда за мной и не растягиваться.
Дружной гурьбой высыпали подсудимые на улицу Рубинштейна, вдыхая полной грудью утренний воздух, еще не успевший провонять дизельной гарью. Сержант Федоров с доброй улыбкой помахал им вслед рукой.
С шутками и смехом двинули они следом за капитаном в штатском, отдаленно напоминая экскурсионную группу третьего воронежского леспромхоза. Со спины.
-- На суде будет два варианта, -- сказал Кузнецов, -- или взять их адвоката, что все равно, что взять дубовый пень, или защищаться самому. Что выйдет - все равно непонятно. Могут влепить месяц на Каляева, или того круче - в Крестах, а могут - просто штраф и отпустить.
-- Мне сейчас садиться никак нельзя,
-- сказал Саша, -- я послезавтра должен быть в Варшаве.
-- Вы же, помните, говорили, что можно запросить своего адвоката, -расстроился Лев Леопольдович, -- тогда дают отсрочку на два дня. С подпиской о невыезде.
-- Верно, можно -- сказал Кузнецов, -- а потом уйти в бега.
-- Как в бега? -- вмешался Мойше.
-- А очень просто, изчезнуть из города на пару месяцев. Мы с супругой только так и будем действовать.
-- И я, пожалуй, тоже, -- сказал Саша, -- бега - это динамично!
-- А как же подписка о невыезде? -- заволновался Мойше.
-- Технически, если отбросить политику, вся наша возня является административным нарушением. Подпадает под статью мелкое хулиганство. Отслеживается два-три месяца. Нет, конечно, если очень хочется в Кресты, тогда можно найти адвоката и вернуться на судилище. Только я не советую, -Кузнецов замолк на секунду, переводя дыхание, -- я в Крестах побывал, не рекомендую, место не для слабонервных.
84.
Бригада грузчиков, сонно шаркая сапогами, выползла с разбитой дороги на картофельное поле. Начинало накрапывать. Простые смертные, вместо продуктивного копошения в земле в поисках картофелин, кучками сидели на перевернутых ведрах, ежась и кутаясь в полиэтилен.
Пустые, начинающие намокать, мешки валялись вдоль межей, ни одного, наполненного даже на четверть, среди них не было. По опушке бродила замотанная в брезент учетчица с блокнотом.
-- Ну, так что? -- спросил Ложакин, сдвинув брови, -- как дальше действовать будем? Срываете плановые показатели, товарищи!
-- А ему хоть кол на голове теши, -- отозвалась представительница аборигенной администрации, выводя загогулины в блокноте.
Дождь заметно усиливался.
-- Кому это ему?
-- Да Пашке! -- ответила она, неопределенно махнув в сторону зарывшегося дышлом в перегной прицепного картофелеуборочного комбайна, -ему копать, а он с утра опять кататься.
Крупные капли забарабанили по кожуху комбайна. Она в сердцах длинно матюгнулась.
-- Что значит катается? Где катается?
-- грозно вопросил Ложакин, глядя на медленно диффундирующую в бор бригаду, -- наука, понимаешь, простаивает, нет фронта работ, а у вас персонал не готов к созданию трудового задела?!
-- Ну ты, того, горло-то не рви! -- осадила она его, неожиданно изменив политориентацию -- приперлись тут и командуют! Пашка по утрам всегда катается.
Километрах в двух, на другом конце поля, едва видимый сквозь клубящийся над теплой землей пар, по кромке леса несся многотонный трактор Кировец. Отсюда он казался маленькой, желтой, еле ползущей игрушкой, хотя скорость его дошла уже до сорока километров в час.
Сжав зубы, не обращая внимания на дикие прыжки трактора по колдобинам полевой дороги, Пашка жал на газ. Он уже врубил со скрежетом пятую, левый кирзач нервно подрагивал на сцеплении, стрелка спидометра подползала к сорока восьми... Eще немного, и он врубит, наконец, шестую, прямую передачу, чего не удавалось ему раньше никогда.
Всю свою ненависть к этой земле, от которой ему не суждено оторватся, вжимал Пашка в педаль газа. Вчера наступил конец, пришел ответ из летного училища. Смысл мудреных слов, складывающихся в путаные фразы, был прост, как выстрел: НЕ ГОДЕН.
"Блядь!", - неслось в мозгу телеграфной лентой, - "как яйца отрезали, суки! Теперь по гроб в навозе копошиться!".
Не сбавляя ходу, он выдернул флягу со спиртом. Большой глоток отрезвил на мгновение, сдавив спазмом горло. Он утер рукавом подбородок, покрытый реденькой юношеской бородкой, и неожиданно для себя заплакал. Прямой кусок дороги заканчивался. Грунтовка резко сворачивала влево и начинала петлять вдоль кромки поля по краю оврага. Пашка не свернул. С ревом больного носорога, оставляя за собой полутораметровые колеи, могучая машина пошла поперек межей по влажной пашне. Скорость сразу упала, громадные колеса месили чернозем, как тесто.
Пашка крутанул руль, трактор сложился в центральном шарнире и начал выписывать сложные кривые, разбрасывая веера перегноя и картофельной ботвы. Сквозь неровно дергающиеся щетки, каруселью несся перед ним окружающий ландшафт, выкидывая попеременно то стену леса, то овраг, то уходящие к горизонту межи. Мелькнула ржавая, поросшая молодняком взлетная полоса, продолжающая бессмысленно рассекать поле надвое.Рев мотора смолк, трактор замер, медленно развернулся и, пощелкивая на дожде перегретым металлом, выполз на полосу.
Прищурившись, Пашка запалил погасший было хабарик.
Поглядел долгим взглядом вдоль воображаемых посадочных огней, поверх молодых дубков и берез, обильно проросших сквозь сталь.
Прислушался к ровному гудению дизеля.
Выплюнул окурок.
Потом, не спеша, воткнул первую скорость и вдавил в пол акселератор. Взвыв, как реактивный истребитель-бомбардировщик, Кировец начал набор скорости.
-- Митя, как вы думаете, -- задумчиво произнес Максаков, поставив ногу на вздыбленный острый край мокрого перфорированного железа, -- что вызывает в человеке ощущение безумия?
-- Не знаю, как-то никогда не задумывался, -- ответил тот, глядя на замотаного в полиэтилен собеседника, сжимающего в руках переливчатый летающий диск, -- а что?
-- Несопоставимость поступающей извне информации, -- ответил Максаков, сдув собравшуюся под кончиком носа каплю, -- неспособность сознания свить информационные потоки в единую, непротиворечивую картину. Оглядитесь.
Митя медленно огляделся. Невдалеке от картофельного комбайна, тоскливо воздевшего к тучам сношенные транспортеры, стайка научных сотрудников сгрудилась вокруг коптящего жирной черной сажей кострища из автопокрышек. Вокруг костра, путаясь в полиэтилене, прыгал завсектором токсикологии Петр Николаевич Малинин. Он всеми силами пытался совместить несовместимое: согреться у костра и одновременно увернуться от черного удушливого дыма.
Рядом в кустах, сентиментально увитая цветущим вьюном, ощетинилась зубьями ржавая борона, будто отпугивая инопланетные цивилизации. Веселые ручейки начинали бежать по межам, собираясь в небольшое озерцо там где, образовав запруду, был брошен поперек потоков полупрозрачный, как колонна лунного камня, трехметровый рулон полиэтиленовой пленки.
Чуть поодаль, в низине у излучины реки, вздымались завалы бревен, выброшенных на сушу мартовским разливом. Некоторые бревна занесло тогда очень далеко от кромки реки, почти к самому полю, где они и остались, похоже уже навсегда. Одно бревно высадило дверь в черной, невесть откуда здесь взявшейся, русской баньке, да так и застряло внутри. По бревну, спасаясь от усиливающегося дождя, подскальзываясь на мокрой древесине, вползал сейчас внутрь Гольденбаум.
Река изгибалась в этом месте, изрядно подмыв высокий берег. Оползающий чернозем просел под последними секциями металлического покрытия взлетной полосы, и они свисали теперь с края поля, будто бы еще пытаясь уцепиться остриями за уходящую землю. Невдалеке, грудой дюралюминиевого лома, лежали поперек полосы останки военного самолета.
