свет, и Томас вспомнил об отцовском теле, успевшем обратиться в скелет на любекском кладбище. А затем увидел свой скелет, каким тот будет лежать в могиле. Томас гадал, есть ли среди фотопластин снимки Кати. Увидь он, какой ей предстоит стать в вечности, и он почувствовал бы к ней еще большую нежность.
Внезапно Томас понял, как это будет выглядеть в книге, какой драматичной выйдет сцена; романист впервые описывает рентгеновские лучи, зловещий свет и жуткий скрежет, образ, который еще никто не осмеливался запечатлеть. Давос заворожил его, словно магия. Томас знал, что, стряхнув с себя его атмосферу, он снова примется за работу. Его тянуло в кабинет, и он не потерпит, чтобы кто-нибудь из детей помешал его трудам. Он вежливо выслушал доктора, который сказал, что рентген подтвердил его опасения. Томас болен туберкулезом и нуждается в лечении. Затем робко кивнул, сделав вид, что готов отдаться в руки врачей, но мысленно уже сидел в поезде, ползущем вниз по узким рельсам, прорезавшим склоны Альп.
Беседы с семейным доктором в Мюнхене освободили Томаса от наваждения, которое не отпускало его в Давосе ни днем ни ночью.
– Я полагаю, – заявил тот, – что вам следует оставаться на равнине. Если начнете харкать кровью, немедленно свяжитесь со мной. Впрочем, едва ли это случится в ближайшее время. И передайте вашей жене, если она готова прислушаться к доброму совету, что пребывание вдали от семьи только подорвет ее здоровье.
Вернувшись домой, Томас убедился, что старшие дети сидят за обедом, выпрямив спину, и не встают из-за стола, пока их тарелки не опустеют. Порой ради их увеселения он принимался шутить и по просьбе Эрики делал магические фокусы, чем никогда не занимался до отъезда Кати в санаторий. Например, притворялся, что не видит Эрики, сидящей в кресле, принимая ее за подушку, которая лежит там для его удобства. Эрика и Клаус умирали от хохота, а Голо закрывал руками глаза. Старшие дети заставляли его повторять фокусы снова и снова, и он чувствовал, как ему не хватает Кати, которая могла бы их утихомирить.
Томас начал роман, который назвал «Волшебная гора». Протагонист, родом из Гамбурга, будет на пятнадцать лет его младше, человеком, обладающим научным складом ума и наивностью ученого. Он приедет в Давос, чтобы навестить в санатории кузена, но, подчинившись местной рутине, постепенно утратит чувство времени. Поначалу это будет его раздражать, но затем он привыкнет.
Упорядоченная жизнь в воображаемом Давосе сменит суматошную жизнь внизу. Медленное угасание пациентов на горе будет отражением ментальной болезни, поразившей жизнь долины. Но не все так просто. Томас позволит жизни, а не сухой теории править бал. Одна неожиданная и эксцентричная сцена будет сменять другую. Он попробует исследовать скрытую власть эротического.
Размышляя о новой книге, Томас не мог не заметить, что жизнь в Мюнхене меняется. Журналисты, которые иногда к нему заходили, спрашивали больше о политике, чем о литературе. Они обсуждали события на Балканах и поведение великих держав, надеясь, что он выскажет свое мнение о роли Германии в европейской политике и о том, к чему может привести распад Османской империи. Порой ему хотелось, чтобы Катя с Генрихом оценили его попытки притвориться, будто он всерьез задумывается о судьбах Европы. Впрочем, ему льстила роль проницательного романиста, следящего за событиями в меняющемся мире. Томас начал читать газеты, радостно сообщавшие о росте в стране милитаристских настроений и требующие от кайзера быть бдительным, ибо враги не дремлют.
Томас рассказал Кате о новом романе, но она не ответила. Вместо этого она написала ему о русском, сидевшем за плохим столом, который умер среди ночи, и его тело тайно вывезли из санатория.
Томас постоянно спрашивал Катю, когда она вернется, но она оставляла его вопросы без ответа. Томас понимал, что его жена все еще пребывает под властью наваждения. Его визит и то, как легко он подчинился местному распорядку, не разбудили ее, а лишь усилили чары.
Чтобы разрушить наваждение, он написал Кате, что нуждается в ее присутствии в Мюнхене, ибо задумал построить дом, уже осматривает участки и размышляет о проекте. Томас помнил, как дотошно Катя входила во все детали строительства дома в Бад-Тёльце. Подрядчик в шутку именовал ее архитектором. Она могла вскочить среди ночи, озаренная идеей, которую необходимо было срочно добавить в проект.
Томас сочинил несколько писем, расписывая, какой дом он задумал, приложив чертежи кабинета и кухни в цокольном этаже. Он надеялся, что это развеет Катину дрему, но не обольщался – потребуется еще больше подробностей, чтобы выманить жену из санатория. Поэтому он удивился, когда после нескольких пространных писем получил короткую записку, в которой Катя сообщала, что, поскольку доктора больше не видят пользы в ее дальнейшем пребывании в горах, она возвращается.
Томас не мог решить, сказать детям сейчас или сделать им сюрприз. В ожидании Кати Томас размышлял о том, что вскоре она снова заполнит их жизнь, словно никогда из нее не выпадала. А он в своем воображении начнет обживать место, которое Катя вскоре оставит.
Клаус Прингсхайм сидел за роялем, Эрика, которой исполнилось девять, и Клаус Манн, на год младше сестры, расположились по обе стороны от дяди. На Кате было платье из черной парчи. Моника, несмотря на мольбы окружающих, колотила ложкой о соусник, который притащила из кухни. Голо взирал на эту картину с мягким неодобрением.
– Клаус, – обратился дядя к племяннику, – ты ведешь, а Эрика аккомпанирует, поэтому не надо под нее подстраиваться. Напевай мелодию вслух, если так тебе проще.
Они разучивали песенку из репертуара мюзик-холла.
В присутствии брата Катя мгновенно менялась. Вернувшись из Давоса, она всю энергию направляла на воспитание детей и присмотр за домом, который Манны строили у реки на Пошингерштрассе. По вечерам, когда все расходились, Томас находил ее в столовой над чертежами. Но стоило заглянуть ее близнецу, и Катя превращалась в девочку, когда-то дразнившую брата на званом ужине в родительском доме. Их сардонические ухмылки заставляли Томаса подозревать, что смеются они над ним.
– Мы хотим, – сказал Клаус, обернувшись к Томасу, – чтобы независимый Мюнхен встал на сторону Франции против пруссаков. И мы непременно победим!
– Ты будешь сражаться, моя лапушка? – спросила Катя.
– А что, из меня выйдет бравый воин, – ответил ее брат. – А по вечерам я стану сочинять музыку для поднятия боевого духа.
Клаус сыграл вступление к «Марсельезе».
– У нас есть соседи, – сказал Томас, – да и времена сейчас непростые.
– Некоторые из соседей сами не
