сторонам, и он догадался, что она боится, как бы их не увидели вместе, но близился комендантский час, и улицы уже опустели.
– Хорошо выглядишь. – Он шагал в ногу с ней. – Куда-то ходила?
– Да, на Бастилию, – ответила она достаточно дружелюбно, что придало ему уверенности, и он продолжил:
– На танцы? – Они оба знали, что танцы для французских граждан запрещены.
Но она все же ответила:
– Да.
Укол сожаления пронзил его, когда он мысленно представил, как она танцует, смеется, радуется – и все без него.
– Жаль, что я не мог пойти с тобой. – Слова вырвались сами собой. Он вгляделся в профиль Элиз, страстно желая провести пальцем по ее переносице, по лбу, где в лунном свете виднелась небольшая морщинка.
– Детей уже вывезли, – прошептал он, довольный тем, что удалось сообщить ей хорошие новости.
Ее рука приложила руку к сердцу.
– Слава Богу. – Она замерла и повернулась к нему. – Ты сделал доброе дело. – Их глаза встретились на мгновение. Он хотел удержать ее взгляд, но почувствовал, как она напряглась, когда мимо пробежала пара женщин; встрепенувшись, она быстрым шагом двинулась через площадь. Он не отставал от нее, и наконец она свернула в узкий переулок и остановилась перед дверью бордового цвета.
Она посмотрела на него.
– Спасибо, что проводил меня до дома, Себастьян.
Она поблагодарила его! И снова назвала по имени! Дрожь удовольствия пронзила его.
– Не за что. – Он взглянул на свои часы. – Не хочешь еще немного прогуляться? Со мной ты будешь в безопасности. – Он знал, что испытывает удачу, но при лунном свете увидел, как на щеках Элиз заиграли маленькие ямочки. И в следующее мгновение исчезли. Она отрицательно покачала головой.
– Всего пять минут, – настаивал он. Элиз огляделась по сторонам, явно беспокоясь о том, что кто-то может наблюдать эту сцену. Кругом стояла мертвая тишина, хотя занавески на окнах могли и подергиваться. Он ждал, понимая, что излишняя настойчивость отпугнет ее. И тут ему в голову пришла идея. Он снял с себя китель и накинул ей на плечи, поднимая воротник. Коснувшись пальцами ее шеи, он почувствовал, как проскочила электрическая искра.
– Можешь спрятаться в этом. – Он улыбнулся.
Ее глаза широко распахнулись.
Merde! Он совершил немыслимую глупость, облачив ее в немецкую форму. Надо же быть таким ослом!
Она сбросила с плеч китель, отступая назад.
Он успел поймать куртку.
– Прости! Боже, я – идиот! Мне так стыдно!
Она подняла на него взгляд, и глубокая морщина пересекла ее лоб.
– Все в порядке, – прошептала она.
Он ждал, что она откроет дверь и оставит его, но вместо этого она медленно двинулась по улице. Его сердце запело от радости, и он с трудом скрывал улыбку, когда подстроился под ее шаг и пошел рядом.
Париж, май 1944 года
Элиз
Всего пять минут. Что в этом плохого? В конце концов, он рисковал жизнью, вытаскивая несчастных детей. Я вполне могла бы рискнуть пятью минутами ради него. Возможно, я перебрала с тем картофельным спиртом. В голове разливалась приятная легкость, и мир не казался таким уж мрачным. Я чувствовала, как он шагает рядом, и неведомая сила влекла меня к нему; я слышала его дыхание в тишине улицы. Все это создавало интимную атмосферу. Опасно интимную. Волнующе интимную. Я была совершенно не готова к волне возбуждения, что прокатилась по мне. Или это был страх? Что бы это ни было, но я снова ощущала себя живой. Пульс участился, и сердце забилось сильнее, отчего слегка перехватило дыхание. В воздухе витало что-то мистическое, как будто заботы и ужасы жизни испарились и я застряла где-то между реальностью и сном.
– Я думаю, мне больше всего нравится Париж, когда он спит. – Себастьян заговорил негромким голосом. – Когда он такой тихий. – После некоторой заминки он добавил: – Когда нет солдат. – Какое-то время он молчал, в задумчивости. – Это город, полный тайн, не так ли?
– Теперь – да. – Я упорно смотрела прямо перед собой, хотя как будто видела полуулыбку на его губах. – Я никогда не спрашивала тебя, как ты получил назначение сюда, – вдруг вырвалось у меня. – Кто-то оказал тебе услугу?
Он ответил не сразу и, когда я уже не чаяла дождаться ответа, заговорил, почти шепотом:
– Я был в удручающем состоянии после России.
– России?
– Да, меня отправили на фронт. Я служил в пехоте. Рядовой, никто. – Я слышала о крупном поражении Германии в России, о том, как немцы потеряли там сотни тысяч убитыми. Мы радовались новостям об их огромных потерях, но теперь я подумала о том, как оплакивали родные каждую оборванную жизнь, и о том, как цифры обезличивают смерть. – Моему отцу удалось задействовать кое-какие связи. Он и устроил меня на эту должность. – Я ждала, что он продолжит, но громкие крики и смех нарушили спокойствие. Компания пьяных немецких солдат, спотыкаясь, двигалась прямо на нас. Какой-то бугай врезался в меня, едва не сбив с ног. Он тут же раскинул руки в стороны, чтобы подхватить меня, а когда сгреб в охапку, рассмеялся. – Habe ich dir Angst gemacht? [64]
Я сбросила с себя его лапищи и отступила назад.
– Du bist direct in ihr hineingelaufen [65]! – крикнул Себастьян.
– Excusez-moi, mademoiselle [66]. – Толстяк улыбнулся мне, его зубы блеснули в полумраке. Затем он снова повернулся к Себастьяну. – Wieviel nimmt sie dafür? [67] – Другие солдаты громко захохотали. Я не поняла, что сказал тот немец, но краем глаза увидела, как Себастьян выпрямился, расправляя плечи. Я затаила дыхание, прижимаясь спиной к стене, стараясь быть невидимой. Все кругом как-то разом стихло и замерло.
Себастьян сжал тугой кулак.
– Не надо! – Я схватила его за руку.
Он обернулся. Его глаза горели дикой яростью. Солдаты снова загоготали. Затем так же внезапно, как и появились, они исчезли; их пьяный смех затихал вдалеке, пока они брели в обнимку, шатаясь, по безлюдным улицам.
Я заглянула в дикие глаза Себастьяна, мои пальцы все еще впивались в его предплечье. Наконец, как будто обжегшись, я отдернула руку.
– Все в порядке, – прошептала я. – Это не имеет значения.
Ярость в его глазах медленно угасала. – Не имеет значения? – Он пробежался рукой по волосам. – Мне стыдно за них, – вздохнул он. – И мне стыдно быть здесь, в таком качестве.
– Я знаю. – Я впервые посмотрела ему прямо в глаза, и он ответил тем же, удерживая мой взгляд.
– Что сказал толстяк? – спросила я, прерывая магию момента.
Он отвернулся и зашагал дальше.
– Ничего такого, что стоило бы
