и делаешь, искореняя страх и сомнения, идёшь и побеждаешь. Но в бою чувства не работают, там лишь инстинкты — самосохранения, выживания, завоевания. В любви так нельзя, нельзя брать нахрапом. А по-другому я не умею, потому что вся моя жизнь — бокс. И я привык завоёвывать, побеждать и брать то, что мне причитается.
Какого хуя так всё сложно? Почему я не увез её тогда с собой? Почему позволил ей остаться? И почему этот чёртов бег не помогает?
После получасового бесполезного марафона не выдерживаю и бегу к дому. Вдруг она уже вернулась?!
Но меня ждёт всё та же пустота. От этого уже готов кидаться на стены или орать в голос, лишь бы выпустить это из-за себя. А что это? Злость? Нет, я не могу злиться на Миллу. Это злость на самого себя, на обстоятельства, на то, что сам тогда уехал. Я же мог тогда не уезжать?! И черт с ним, с этим боксом!
Мокрая от пота футболка неприятно липнет к телу, и пока бреду в душ, наспех избавляясь от неё, так же как и от остальной одежды. Стоя под прохладными струями воды, вновь и вновь размышляю о том, что ещё могу сделать. И чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что можно действовать и нахрапом.
А кто сказал, что нельзя?
Потому что это неправильно?!
А может, неправильное — это и есть самое правильное!
Нужно позвонить Милле, узнать, как скоро она будет, а когда приедет, сразу перейти к плану "Б". План "А" с рестораном с треском провалился, но это не повод отчаиваться. Потому что для меня не существует никаких преград, я могу придумать план — «В», «Г», «Д» и даже «Я», если потребуется. Я всегда был напорист в спорте, и почему бы не стать таким же напористым с той, кого очень давно люблю.
Из ванны слышу, как негромко хлопает дверь, и моё сердце снова пускается в пляс. Будто не стоял сейчас под почти ледяной водой и не старался хоть немного успокоиться.
Вдох — выдох. Вдох — выдох.
Наспех надеваю домашнее трико на влажное тело и выхожу из ванной. В коридоре по-прежнему не горит свет, но на коврике возле двери стоят туфельки Миллы — значит, не показалось. Она пришла.
На кухне светло, и я иду туда.
Решение принято, сейчас я упаду к её ногам и признаюсь наконец-то, что чувствую, как сильно её люблю и как хочу до дрожи. И я совершенно не готов, что она не ответит мне взаимностью. Потому что ответит, я знаю, что это не просто дружба. Я уверен в том, что она тоже меня любит.
И да, я всегда был чересчур самоуверенным…
— Привет, — говорит Милла, она слышит мои шаги.
Я появляюсь на пороге кухни, и вся моя решимость в один миг испаряется. Милка очень странно выглядит, с одной стороны, как-то подавленно. Но с другой стороны, немного возбуждена и нервничает. Глаза её горят каким-то странным блеском, и ещё она заламывает пальцы, чего никогда за ней не замечал.
— Нам надо поговорить, — её голос уверенный, несмотря на сомневающийся вид.
Присаживаюсь напротив неё, а мозг уже строит всякие догадки о предстоящем разговоре.
Возможно, сейчас скажет мне, что нашла для себя квартиру и хочет переехать. Или Машка позвала её к себе жить, но там живёт и Руслан, поэтому сразу отметаю эту версию. Зацикливаюсь на том, что Милла хочет уйти, готовлюсь к самому худшему, но то, что говорит мне девушка, напрочь выбивает почву из-под ног. И если бы не сидел, свалился бы как подкошенный.
— Я тебя люблю! — говорит мне та, от которой всегда мечтал это услышать.
Милла
— Я тебя люблю! — ну всё, я это сказала. Обратной дороги нет — ни свернуть, ни передумать. И пока Пашка молчит и переваривает, смотрит на меня с широко открытыми глазами, быстро добавляю. — Я знаю, это наверное неожиданно, и я говорю это не для того, чтобы тебя к чему-то обязать. Просто мне надо было тебе сказать…
Сбиваюсь на полуслове, ещё сильнее заламываю себе пальцы, почти причиняя боль. Боже, как я нервничаю.
— Я не знаю, может, уже слишком поздно, — пока он молчит, мне начинает казаться, что и впрямь уже слишком поздно. Что, если вся его любовь осталась там — на вокзале? Когда я провожала его в этот город или когда не приехала к нему? Вдруг я слишком сильно его ранила?
Боже, скажи что-нибудь!
Но Паша не говорит. Он рывком поднимается со стула, огибает кухонный стол, берёт меня за руки и так же рывком поднимает с места. Стена позади меня становиться опорой, когда Паша прижимается ко мне всем телом. Его руки упираются в стену возле моей головы, и я снова, как и тогда в моей комнате, чувствую себя в капкане. И так же, как и тогда, хочу, чтобы он захлопнулся.
Пашка наклоняется ко мне, его лицо так близко, и мы уже дышим одни воздухом. В его глазах разгорается пламя, пока он, сантиметр за сантиметром, жадно шарит взглядом по моему лицу.
— Я не знаю, где ты была, Милк-Милк, и не знаю, почему вернулась… другая, — его голос немного дрожит. Всё его тело немного дрожит, и эта дрожь передается и мне. Я хочу сказать, что всё ему сейчас расскажу, уже набираю в грудь побольше воздуха, но он меня останавливает. — Шшш, ничего не говори. Я слишком долго этого ждал.
Гипнотический взгляд перемещается на мои губы, и тело трепещет, словно Паша уже меня поцеловал. Расстояние сокращается, его губы ложатся на мои — немного неуверенно, но трепетно и нежно. А когда его язык скользит внутрь, полностью завладевая моим ртом, языком, с моих губ слетает протяжный выдох, вперемешку со стоном.
Мои руки живут отдельной жизнью, они обвивают его спину, ногти погружаются в кожу, царапают её, отчего Паша ещё сильнее вдавливает меня в стену. Нижней частью живота ощущаю жесткую выпуклость в его штанах, и у меня перехватывает дыхание.
Неужели это всё реально.
Поцелуй бесконечный, его губы сминают мои, лишают кислорода, и твердый пол под ногами начинает ускользать. Не сразу я понимаю, что это сильные руки Павла держат меня в невесомости. А потом он несёт меня в спальню. В свою? В его? Не понимаю, да это и не важно.
Всё как в тумане. Я горю. Моя кожа покрыта испариной, а чувства плавятся. Мы падаем на кровать, а потом Паша немного отстраняется
