весьма мило обозначает подобные отношения Ирасек и Райс, — квартирант вдовы Антонии, сын плодородной Ганы, что, впрочем, по его внешнему виду определить было трудно. Молодой человек в общем приятной наружности, воспитанный, наделенный многими достоинствами как генетического, так и регионального свойства. Но кто бы стал утруждать себя в эпоху, стремительно увлекающую мир к гибели, изучением подробностей, отличавших предков, — место рождения, привычки и обычаи семейные и местные, классовую принадлежность и так далее — иными словами, сумму элементов той среды, в которой мальчик взрослел, меж тем как кулисы его самостоятельной жизни, удаленной от семьи и родного края, воздвигала достославная Прага, совершая это с дерзкой изобретательностью, достойной алхимиков и черных магов. Он жил здесь второй год, а это вовсе не мало, если вы хоть отчасти знаете Прагу и ее возможности. Второй год он болтался между печально опустевшими барочным домом «королевы колокольчиков» и холмами Альбертова, Карлова и прилегающих склонов, где, словно сновидения, возносятся призраки погибших виноградников, беседок стиля рококо, готические химеры злых духов, олицетворенные в непостижимом кружеве опорной системы двух костелов. В описываемое время там задавали тон — это имеет место и по сей день — более или менее сумрачные, но всегда почтенные здания медицинских институтов с тревожащими вывесками. Долго удручали пражан в особенности два заведения — Катержинки, пристанище душевнобольных, и наводящее ужас, мрачное кирпичное здание в стиле готики эпохи Тюдоров, знаменитая родильная «У Аполинаржа», привычно называемая «красным домом». Нынешнему распущенному времени ведомы уже большие ужасы — позади нас война мировая, корейская, вьетнамская, атомные взрывы, всего не перечесть, — так что эти когда-то заставлявшие трястись от страха россказни на нас уже не действуют, они были успешно смыты волной современности.
Романтика этих мест, загадочность рождения и смерти, ореол и взыскательность ремесла либо искусства врачевания не угнетали чрезмерными переживаниями сознание и чувства Яна Евангелисты Ермана. Скорей всего потому, что вовремя никто не обратил его внимания на уместность таких чувств и такого понимания. Он учился без сложностей и жил без комфорта в квартире Томашеков. Надлежащим образом платил низкую квартирную плату, время от времени одаривал семью деревенскими яствами, которые пока еще не поднялись сверх меры в цене, и мечтал о независимой жизни в каком-нибудь уголке родной Моравии. Своим присутствием он никоим образом не тревожил ни мать, ни дочь и, пожалуй, ни самого себя.
Тот день, когда Антония так разорилась на покупки и студенты-медики отправились праздновать промоцию своего коллеги, выбил его из привычного ритма времени и дал ему возможность несколько оживиться посреди губительного однообразия напряженного предпоследнего семестра. Уже сама по себе напряженность может вызвать ощущение давящей скуки именно своей изнуряющей душевные силы нагрузкой, а отсюда и общую усталость. Организм тогда, словно одинокий путник, ищет спасительный огонек приятного возбуждения ради того, чтобы облегчить и рассеять скуку.
Таким спасительным огоньком в глазах Яна Ермана оказалась Надежда Томашкова, которая праздновала день рождения. Это он узнал от Пршемысла. Тот сетовал на обязательность семейного полдника. Сколько исполняется Надежде лет, Ян не знал, да и какое это имело значение. У него не было никаких определенных помыслов, а планов и того менее. Надя просто нравилась Яну, и ему казалось радостно-смешным, как совсем еще недавно голенастая, с торчащими коленками, в общем-то угловатая девочка вдруг превратилась в такую царевну-лебедь. И потому после обеда в этот торжественный день он остался дома и стал ждать, когда Надя вернется из училища — как обычно, в половине второго пополудни.
Он подошел к Наде с улыбкой человека, более того — мужчины, который уверен в правильности своего поведения и поступков, и, поздравив ее с днем рождения, вручил подарок. Это был букетик поздних пармских фиалок одуряющего аромата, которым практичная и ловкая цветочница запаслась за ничтожную плату, опрыснув букетик духами у мелких парфюмерных киосков. Большего внимания была достойна бонбоньерка фирмы Рупа, разбогатевшей на вкусных дешевых сладостях и банкротстве более мелких, хотя и уважаемых фирм.
Бонбоньерка имела форму кролика и была выполнена из фарфора, на китайский манер. Снизу на фигурке стояла непонятная марка, скорей всего японская, а внутри под откидной крышкой содержалась первосортная шоколадная смесь. Кролик был приятного терракотового цвета и щедро изукрашен золотом. Короче говоря, это был красивый и не слишком дорогой подарок, и потому его могла принять со стыдливым румянцем и благодарностью любая девушка. Однако Надежда пришла в негодование. Она в упор смотрела на Яна: нельзя было сказать, чтобы он ей не нравился, но носить подарки и поздравлять с днем рождения — это казалось Наде чересчур бесцеремонным.
— Не понимаю, почему вы это даете мне, — проговорила она и вправду сердито и недружелюбно, хотя и очаровательно зардевшись и блестя глазами.
— В день рождения дарят подарки, и поздравляют, а я вам действительно желаю всего самого лучшего.
— Нет, вы не должны это делать, — выпалила она.
— Я знаю, что не должен, но боюсь, что мы будем в этом очень нуждаться.
— В чем?
— В хороших вещах и добрых пожеланиях.
— Как вы это понимаете?
— Именно так. Время серьезное, очень серьезное. — Он развел руками; скорей всего это должно было означать комичный вздох и жест, пародирующие, видимо, какого-нибудь профессора. Но выглядело это грустно, беспомощно.
— Я знаю, — вздохнула Надя. Негодование ее прошло.
Но теперь Ян удивился. Такая девочка, что она может знать?
— К тому же я думаю, что конфеты в скором времени отойдут в область сказок и небылиц. А знаете что, барышня Наденька, не пойти ли нам на шестичасовой сеанс в кино на «Кружевной платок»?
— Нет, не получится.
— Отчего же, у вас ведь день рождения.
— Матушка мне не позволит.
— Ну так не говорите ей.
Прежде чем Надя успела ответить ему, в прихожей появилась мать. Надежда по непонятной причине испугалась, Ян продолжал оставаться спокойным. Да и не было никакого повода ему волноваться. Он любезно поклонился пани Томашковой, сообщил, что позволил себе поздравить барышню с днем рождения и что с тем же поздравляет и милостивую госпожу. Он поклонился еще раз, надел щеголеватую шляпу фирмы «Чекан» и так поспешно ретировался, что взметнулись полы его модного пальто из шелкового репса.
— Пришлось все бросить и бежать домой. Приду только вечером, — сообщила мать, слегка запыхавшись.
— Почему? — спросила Надя. Ее вовсе не занимала причина раннего прихода матери, как и то, что она вернется домой только вечером. Она несказанно обрадовалась свободным послеобеденным часам. Слава богу: не будет непременного полдника в день ее рождения. По мере того как дети подрастали, эти посиделки становились все мучительнее. Но мать
