Сусанин в покое оставил? – допытывался Зелинский, явно что-то заподозрив.
– Оставил и оставил, – отмахивалась я.
– Уж не написала ли ты ему тёпленькое сочинение про Ильича? – хмыкал Зелинский, зная, что со мной такого произойти не могло.
– Какого ещё Ильича? – вступилась за меня Янка. – Это я про Ильича писала, а она взяла свободную тему. «Генералы песчаных карьеров»…
Зелинский присвистнул:
– Ну, теперь жди наряды вне очереди от Сусанина.
Я и ждала. Вопреки моим ожиданиям за всю последующую неделю от Сусанина по-прежнему не последовало ни одного вопроса на засыпку, ни одного вызова к доске. Тучи сгущались с каждым днём.
– Не бери в голову, – всякий раз иронизировал Зелинский после урока. – Ещё вызовет. Мало не покажется.
Он оказался прав, но только наполовину. Как по мановению волшебной палочки, моё зыбкое положение сменилось весьма устойчивым. В одно не очень уж прекрасное утро, когда хотелось подольше поваляться в постели и вообще предаться чтению более занимательному, нежели то, что навязывала школьная программа, я притащилась в школу. Не успела переступить порог вестибюля, как раздались громкие аплодисменты. Я быстро оглянулась, думая, что они адресованы идущему за мной, но оказалось, аплодисменты были в мой адрес. Прямо передо мной выскочил Зелинский и, энергично размахивая руками, стал показывать на стену в лестничном пролёте. Я подняла глаза и, к своему изумлению, увидала огромный плакат с поздравлением победительницы в городской олимпиаде по литературе, которой оказалась я.
Что тут началось! Меня подхватили под руки и поволокли вдоль рядов прямо к лестнице, ведущей на третий этаж, где располагался наш класс. Звонок уже прозвенел, когда мы открыли дверь и ввалились в класс, где нас поджидал Сусанин.
– Ну что, голубчики, с опозданием вас! – произнёс Сусанин с усмешкой, полностью игнорируя победный дух класса. – Ещё раз такое устроите, всем будет снижена оценка по поведению в четверти.
Мы притихли, быстро заняв свои места и вытаскивая учебники.
– Так, кто у меня тут давно не отвечал… – Сусанин притворно уткнулся в журнал. – А, вот, вижу. – Она подняла глаза на меня. – Ну, давай, голубушка, расскажи нам, какой там главный конфликт в «Капитанской дочке».
Я вышла к доске и поведала всё, что потребовал Сусанин, не споткнувшись ни об одну деталь и ответив на все дополнительные каверзные вопросы. Сусанин слушал меня с каменным лицом, а когда допрос с пристрастием был закончен, сказал:
– Садись. Пять с минусом. Минус за опоздание.
Класс загудел, но тут Сусанин задал ещё какой-то вопрос и полез в журнал, выискивать новую жертву. Все тут же притихли и с бешеной скоростью стали перелистывать страницы.
После занятий Зелинский предложил:
– А почему бы нам не отметить сегодняшнее событие походом в кино?
Идея пришлась всем по вкусу.
– А смотреть что будем? – поинтересовался Кучер, поглядывая на Ройтманшу.
– Как что? «Генералов песчаных карьеров», вестимо.
– Так они ж до шестнадцати! – загалдели все.
– Были до шестнадцати. А теперь табличку сняли, я сам вчера проверил.
– Как сняли?
– А вот так и сняли! Велика сила искусства слова. Слушай, а что ты там такого написала?
И тут я вспомнила. Сочинение заканчивалось риторическим вопросом: «Так стоит ли закрывать от нас ту жизнь вывеской “Только для взрослых”?» Под «той жизнью» имелись в виду нищета и прочие беды капитализма, о которых я живописала в сочинении со всей пылкой искренностью советской школьницы. Уж не знаю, было ли это простым совпадением, но в дальнейшем фильм в городе шёл без ограничений на возраст…
А ещё через два года, в десятом классе, я наконец расставила все точки над «i» в наших отношениях с Сусаниным, открыв ему глаза на то, чем в действительности был наш пресловутый 10-й «Б».
По традиции, Сусанин отдавал свой последний урок ученикам. Каждый класс должен был самостоятельно провести его, выбрав тему и показав, чему он научился. Обязательное условие: урок был открытым. На него могли прийти учителя и ученики из других классов и вообще все желающие.
– Ну, чё делать будем? – с усмешкой просил Сокол, когда воля Сусанина была объявлена.
– Будем веселить Сусанина, чтоб подобрел к выпускным экзаменам, – в тон ему ответил Зелинский.
– А идеи вообще-то есть какие-то? – поинтересовалась Ритка, которая всегда уважала предметное обсуждение.
Взгляды переместились на меня.
– Только вот не надо никаких премудростей! – заволновалась Курица. – И так времени ни на что нет.
– Курица, зачем тебе время? Ну на что ты его будешь тратить? – взъелась Ритка.
– Ладно, не ссорьтесь. Есть у меня идея, – сказала я. – Забудем про Сусанина и его предпочтения. В конце концов, урок – наш. Будем исходить из того, что нам самим интересно.
– Мне нравится твой ход мыслей, – с улыбочкой сказал Зелинский. – Так что же такое нам интересно? Просвети.
И я предложила тему любви.
– Та-ак… – задумчиво протянула Курица. – Стишки, что ли, о любви будем читать перед Сусаниным или как?
– Не будем, – заверил её Сокол, с которым у Курицы недавно охладились отношения.
– Я уж точно не буду. А то ещё примет на свой счёт, – схохмил Буратина (мы называли его «Буратина», сменив окончание по типу «Юра»).
Это разрядило обстановку.
– В общем так, – сказала я. – План такой. Нужно показать разные аспекты любви. Например, любовь материнскую, любовь к своим питомцам…
– Любовь к родине, – съязвил Сокол.
Курица косо взглянула на него, но от колкости воздержалась.
– …и все это многообразие проявлений любви выискиваем в литературе, находим подходящие эпизоды и готовим к последнему уроку. Есть идеи?
– «Муму», – сказал Чебурек.
– Отлично. Ещё?
– А пусть на Герасима попробуется, – предложил Кучер.
– Точно! – подхватил Зелинский. – Ведь вылитый Герасим.
– Ну, хорошо, – согласился безотказный Чебурек. – Раз надо, так надо…
– А Прыткова пусть монолог Наташи Ростовой прочтёт, – сказала Феля.
Прыткова польщённо кивнула.
– Ба! Так у нас ещё Офелия готовая есть! – воскликнул Зелинский, указывая на Фелю.
Феля потупилась, но возражений с её стороны не было.
– А я вот люблю «Тома Сойера», – ни с того ни с сего признался Фащ.
– Так ты сам вылитый Том Сойер! – воскликнула Рит-ка. – Разве я не права? Ну посмотрите на него!
У всех в памяти сразу возник Фащ, славящийся проказами в младших классах.
– Похож, похож! – послышалось со всех сторон.
– Ну, раз хочешь быть Томом Сойером, то тебе нужна Бекки, – сказала я. – Ритуха, ну как? Поддержишь?
– Да поддержу, как не поддержать!
Фащ расплылся в улыбке.
– А ты, Лизуньчик, кого хотела бы сыграть? – вкрадчиво спросил Зелинский.
– Душечку, кого же ещё! – ответил вместо Кошелевой Сокол.
Все взглянули на Кошелеву и согласно закивали.
– Не возражаю, – кокетливо согласилась Кошелева.
– А я хотела бы быть Элли из «Волшебника Изумрудного города», – несмело сказала Ольха.
Все немедленно согласились, учитывая её тяжёлое детство.
После того как репертуар был согласован, мы разбежались по библиотекам.
Сценаристом и режиссёром последнего урока стала я. Предстояло отобрать небольшие, но яркие монологи и диалоги, начать прослушивание с репетициями, обсудить костюмы и т. д. и т. п. Подготовка шла втайне от других классов, чтобы никто не повторял идеи другого, и втайне от Сусанина. Это было ещё одним условием Сусанина, который благородно устранился, чтобы в конце пожать плоды нашего труда. Забегая вперёд, скажу, что «Ашки» выбрали тему «Одесса» и сделали всё так формально и наспех, что Сусанин даже расстроился. Это ведь был его образцовопоказательный класс! Хитрый, но не дальновидный Сусанин просто не учёл, что после того, как годовые были практически выставлены, никто в нём больше не нуждался. «В» класс вообще ничего не сделал, потому что и на годовые, и на Сусанина им было глубоко наплевать. А мы…
А мы неустанно репетировали, придумывая мизансцены и заучивая текст, и так увлеклись, что почти забросили подготовку к контрольным и экзаменам. Мне ещё до сих пор снится, как я вдруг спохватываюсь, что ничего не прочла для экзамена по истории или не дорешала задач по тригонометрии. Уверена, что в нашей стихийно сложившейся театральной труппе подобный сон посещает не меня одну.
Наконец настал день премьеры. Все сидели за партами в самодельных костюмах и ждали появления Сусанина.
Сусанин появился минута в минуту в сопровождении ещё двух учителей – исторички Лидии Филипповны и химички Галины Николаевны, которая впоследствии поставила мне пятёрку на выпускном экзамене за то, что, как она считала, у меня талант
