людей называли по-другому.
– И как же?
– Импульсивными. Безответственными. Если они родились в богатой семье – эксцентричными. А в бедной – чокнутыми.
– В поведении Фрэнка нет ничего, что нельзя было бы исправить, – сказала я.
– По-моему, во Фрэнке вообще ничего не нужно исправлять. Я большой поклонник такого безумия. Без него не было бы Ван Гога в Арле. И, насколько я могу судить, Дома мечты Барби – тоже.
– Фрэнк – не сумасшедший, – возразила я.
– Ладно, он эксцентричный, – сказал Ксандер. – Иди ко мне.
Я соскользнула с кровати и начала одеваться.
– Не могу. Мне пора.
– Что за спешка?
– Нужно приготовить ланч для Мими.
Я повернулась к нему спиной и стала застегивать блузку. Он сел на край кровати и схватил меня за руку.
– У тебя гипертрофированное чувство ответственности, – сказал он, поцеловал меня в ладонь и сложил мои пальцы в кулак, а затем нежно погладил мое плечо. Если он хотел, чтобы каждый волосок у меня на теле встал дыбом, то добился своего.
– Мне правда надо идти. Прямо сейчас.
– Не спеши, образцовая домохозяйка.
Ксандер встал, положил руки мне на плечи и обнял за шею. От моего внимания не ускользнуло, что он все еще раздет. В таких ситуациях мои предыдущие бойфренды, отнюдь не Аполлоны, одевались так же поспешно, как и я. Ксандер вновь нашел мои губы, и я вдруг тоже оказалась обнаженной. Потом я приняла душ в медной ванне размером с чайную чашку, оделась и поспешила в гараж, пока он не уговорил меня на продолжение.
Оглянувшись через плечо, я увидела на площадке галереи Ксандера. Он смотрел мне вслед, стоя в столбе лившегося из люка солнечного света, который превращал волосы в сияющий нимб, однако не льстил его лицу. Снизу он выглядел совершенно иначе – длинные послеполуденные тени делали его слишком жилистым и старым. Сколько все-таки ему лет? В тот момент я поняла, что лекции Фрэнка о магии кино не прошли зря, и впервые оценила важность правильного ракурса и тщательно выставленного света.
Думаю, я никогда так не радовалась, услышав, что Мими печатает. Я надеялась, что она не заметит моего опоздания. Я приготовила омлет и салат быстрее, чем вы успеете сказать «пожалуйста, двойной чизбургер с жареной картошкой», и доставила под дверь кабинета. Когда я подошла, машинка затихла. Я постучала, как обычно. Вероятно, Мими стояла под дверью, потому что она открылась в ту же секунду.
– Наконец-то, – сказала она, забирая у меня поднос.
Попалась!
– Я сделала вам омлет, – пробормотала я.
Мими уставилась на меня во все глаза. Обычно она не удостаивала меня даже беглым взглядом.
– Никогда не видела тебя с распущенными волосами, – сказала она. – Ты чего такая красная?
Неужели она видела, как я со счастливой улыбкой выбегаю из гаража?
– Занималась фитнесом, – сказала я.
– Поэтому у тебя мокрые волосы?
– Да. Я после этого приняла душ. Извините, я увлеклась и не посмотрела на время.
Она смотрела на меня так долго, что я испугалась немедленного увольнения. Отправь она меня собирать вещи еще вчера, я бы только обрадовалась. Сегодня я испытывала куда более смешанные чувства.
– Я так рада, – сказала Мими.
Этого я не ожидала.
– Если вы любите омлет, я буду делать его чаще.
– Не в этом дело, Элис. Мне только что позвонил Фрэнк.
– О господи, что случилось? Нужно забрать его раньше?
– Ничего не случилось. Он просил остаться после школы. Поиграть с другом.
– Чудесно, миз Бэннинг, – сказала я, искренне радуясь за Фрэнка.
Будь она мистером Варгасом и не держи поднос, я бы непременно ее обняла.
– Да, чудесно. У Фрэнка наконец появился друг. Он так в этом нуждался.
К тому времени волосы Мими отросли в рваное пикси, и сейчас лицо осветилось неким подобием улыбки. Если прикрыть стесанную бровь, она походила бы на Мими с обложки.
– Послушай, Элис, – добавила она, – когда ты говоришь «миз Бэннинг», мне представляется злобная старуха, которая вызывает полицию, если соседские детишки выбегут на ее газон. Можешь называть меня «Мими».
Я так растрогалась и обрадовалась, что не смогла ответить. Да она и не дала мне такой возможности. Поскольку ее руки были заняты подносом, дверь она захлопнула ногой.
– Расскажешь, как ты нашел друга? – спросила я у Фрэнка, забрав его из школы.
Я изучала его в зеркало заднего вида, пытаясь угадать настроение. Фрэнк сидел, как обычно, с непроницаемым выражением, а одежда – темно-синий пиджак с золотыми инициалами на кармашке, рубашка с галстуком, капитанская фуражка и очки в роговой оправе – придавала ему беспечный вид Тони Кертиса из картины «В джазе только девушки», притворившегося миллионером с яхты, чтобы соблазнить героиню Мэрилин Монро.
– Я предавался одному из своих любимых занятий, – сказал Фрэнк. – Представлял себя капитаном Эдвардом Смитом на мостике «Титаника».
– Понятно.
– А ты знаешь, что налоговая служба выбрала пятнадцатое апреля днем подачи налоговых деклараций в память о богатых людях, которые погибли при этом трагическом инциденте?
– Не может быть!
– На «Титанике» утонул один из самых богатых американцев своего времени, сорокасемилетний Джон Джейкоб Астор IV. А также шестидесятитрехлетняя Ида Штраус и ее муж, шестидесятисемилетний Исидор Штраус, совладелец универмага «Мейсис». И крупный предприниматель Эмиль Брандейс из Омахи, штат Небраска, сорока восьми лет. Я подумал, тебе будет интересно, поскольку ты уроженка Небраски. Когда тело мистера Брандейса выловили из воды, в манжетах его рубашки все еще сверкали бриллиантовые запонки. Я часто размышляю, что с ними сталось.
– Не сомневаюсь. Ты лучше скажи, это правда, что налоговая служба выбрала пятнадцатое апреля в память погибших богачей?
– Многие эксперты считают, что введение дифференцированного подоходного налога в тысяча девятьсот тринадцатом году, вскоре после крушения «Титаника», повлияло на способность простых американцев накапливать крупные личные состояния столь же катастрофически. Так что я думаю, правда.
– Ты не рассказал о своем новом друге.
– Как я уже говорил, я предавался своему любимому занятию, воспроизводя в воображении последние минуты на борту тонущего судна. Она спросила, можно ли ко мне присоединиться.
– А что она хотела делать? – поинтересовалась я. – Переставлять шезлонги на палубе?
– Не понимаю, – возмутился Фрэнк, – зачем переставлять шезлонги, если их вот-вот смоет за борт?
– Тук-тук.
– А-а. Ха-ха. Как бы то ни было, моя новая подруга спросила, можно ли ко мне присоединиться, а я сказал, что буду чрезвычайно рад, если она напоет мелодию, которую играл оркестр, когда судно ушло под воду. Она спросила, «Осенний сон» или «Ближе, Господь, к тебе», и я, разумеется, выбрал «Осенний сон».
– Почему «разумеется»?
– Свидетельства очевидцев противоречивы. Задумчивый минорный вальс, пользовавшийся огромной популярностью в
