– и что? Они меня наградили орденом? Назначили персональную пенсию? Прикрепили к «Кремлевке»?
Мама хлопала глазами и молчала, не зная, что сказать.
– И что, деточка, они теперь имеют? Крой, на который без содрогания смотреть страшно?
В эти дни, пока рождался костюм, папе, обычно после работы усталому, нравилось затевать с Алешей возню. Иногда он приподнимал Алешу за плечи и, заглядывая ему в глаза, говорил:
– Алешка, только будь человеком! Я тебя баловать буду!
Алеша не знал, что ответить, и отводил глаза, считая, что баловать его не следует.
Папу в костюме Алеша видел три раза.
В первый раз в тот вечер, когда он привез аккуратно перевязанный бечевкой сверток. Папа был в хорошем настроении, и ему плохо удавался небрежный тон, за которым он пытался спрятать внутреннее торжество. Костюм оказался великолепен. Широкие плечи, накладные карманы, сзади хлястик – спортивный стиль. Для этого костюма требовался простор и, может быть, – ветер. Словно почувствовав это, отец расстегнул пиджак, засунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате.
– Ну? – спросил он, довольный. – Нравится?
В другой раз – на защите диссертации. Защита была секретная, и папин друг, дядя Коля, провел Алешу с мамой через дырку в бетонном заборе [8]. Они поднялись по крутой лестнице и оказались в верхнем ряду амфитеатра. Папа уже выступал и, как мушкетер шпагу, выбрасывал указку – позади кафедры на деревянных штативах висели схемы и таблицы, выполненные на ослепительно-белых листах ватмана.
– Правда, красивый? – спросила мама Алешу, и он подумал, что она говорит про костюм.
И в третий раз – когда снимали фильм. Папа надел костюм и сидел в кресле, привезенном киношниками, живописно разбросав по столу бумаги. Съемку долго не начинали, что-то все время мешало, передвигали мебель и вплотную подносили экспонометр к папиному лицу. Потом сказали, что лучше бы костюм поменять, потому что не будет контраста. Отец отказался. Режиссер рассердился и потребовал убрать ребенка, то есть Алешу.
Потом папа заболел.
Сначала ему сделали какую-то операцию, но оказалось, что зря. Потом мама возила по разным докторам предметные стекла, завернутые в бумажку. Профессор Кассирский сказал, что ничего плохого не видит. Но папе стало хуже. Его положили в больницу. Академик Гинзбург, пользуясь связями с заграничными физиками, достал для папы циклофосфан. А потом, после двух месяцев больницы, его привезли домой на носилках – исхудавшего, с испуганными глазами, в нелепом желтом берете. Волос на голове у него не было.
Агония началась ночью. В семь утра бабушка позвала Алешу проститься с папой. Как это сделать, Алеша не понимал – папа тяжело дышал, под веками светились неподвижные желтые скобочки белков, а небритый заострившийся кадык вдруг судорожно дернулся. Бабушка перекрестила папу, кто-то сказал, чтобы открыли форточку, и Алешу увели.
Той весной Алеша сильно вытянулся, и какие-то родственники отдали ему вещи – серое пальто, джемпер с молнией, синие брюки. В этой одежде теперь ему казалось, что он не Яловой Алеша, а кто-то совсем чужой, с неизвестной фамилией.
Сначала грабили уличные лотки – быстро подбегали, хватали что попадется, когда воблу, когда семечки, а один раз целую связку бананов, в ту пору – диковинных. Храбровицкому, авторитетному пэтэушнику из бараков по кличке Храб, Алеша предложил ограбить сберкассу. Храб зассал. В конце мая Алеша поджег на стройке железный ржавый гараж – склад с горючим. Сначала запалил тряпочку и долго мучился, пока бочка с соляркой, стоявшая неподалеку от строительного крана, занялась. Когда у бочки прогорело ребро, Алеша, подгребая землю палочкой, направил пылающий ручеек к гаражу. Четыре пожарные машины, три взрыва, огонь взлетал выше двенадцатого этажа.
– Твоя работа? – вдруг догадалась мама.
Как горело, они наблюдали, стоя на балконе. Зрелище было настолько великолепным, что отказаться от него Алеша не смог.
– Моя, – с гордостью сказал он.
Интернат располагался на другом конце города, в Сокольниках. Мама сказала, что интернат хороший, в нем учатся не только сироты, но и дети дипломатов.
Спальня пятиклассников состояла из двух комнат, первая – проходная. Пружинные койки с никелированными дугами спинок (они легко снимались, потому что винтики кто-то выкрутил) были однообразно заправлены белыми покрывалами. Алешу вместе с еще одним новичком, Костиным, определили в проходную, к изгоям класса, отбросам, смирившимся со своим положением. На мальчиков из проходной спальни элита смотрела свысока и в свой круг не принимала.
На выходные отпускали домой. Все воскресенье Алеша проплакал. Мама, пряча виноватые глаза, говорила, что это временно и что она его сразу из интерната заберет, как только устроится на хорошую работу (пока отец болел, из газеты ее уволили). Весь день она перебирала содержимое шкафа, в котором по-прежнему хранились папины вещи; достав костюмы, два она отложила на продажу, а тот, из английской шерсти, цвета вишни со сливками, оставила и сказала:
– Когда вырастешь – будет твой.
В понедельник Алеша пропустил завтрак и перетащил свою койку в спальню элиты. На уроках он почти не слушал, пытаясь разработать тактику обороны. Главным был Иваньков, по кличке Вано, следом за ним в иерархии стоял Зимин – Зяма, оба на голову выше и сильней Алеши. Но они, скорее всего, будут подначивать и руководить. Оставались Белкин – Белик, Красавин – Крос и Зарипов – Зарик. Драку начинать будет кто-то из них.
После уроков, быстро заглотнув обед, Алеша в спальню не пошел, а долго ходил вдоль бетонного забора, пока не отыскал ржавый подшипник. Камнем он выбил из него шарики, и теперь кулак хорошо и укладисто помещался в железном кольце.
В спальню он вошел, держа руки в карманах школьных серых брюк. Его койка стояла на прежнем месте, в проходной спальне. Изгои смотрели на Алешу со страхом, элита – насмешливо.
– Э! – Зарик подошел так близко, что Алеша почувствовал его нечистое дыхание. – Ты, это, ты больше так не делай. Понял, э?
Зарик засмеялся, за ним засмеялись остальные – сначала элита, потом подхватили изгои.
Алеша вынул руку из кармана и со всей силы ударил кастетом Зарика в лицо. Тот отлетел, ударился затылком о тумбочку и затих.
– Убил! – крикнул кто-то из изгоев.
Пока Зарика поднимали с пола и укладывали на кровать, Алеша, не снимая кастета с руки, быстро переволок койку в элитную спальню, прижался спиной к стене и крикнул:
– И еще убью! Подходи!
Борьба за престижное место для койки продолжалась всю неделю: никелированной трубой, сорванной со спинки кровати, Алеша ударил Кроса, попал ногой в пах Белику и кому-то из изгоев, спал с надетым на руку подшипником, а ночью ему дважды устраивали темную – били все,
