он увидал никелированную застежку от чулка) и спрашивала:
– Нравятся?
Алешу мучили незваные эрекции, и он отказывался выходить к доске.
– Яловой, ты хотя бы встал, когда к тебе старшие обращаются!
Алеша, покраснев лицом, потупив глаза, продолжал сидеть.
– Ну что ж, – прерывался урок, – мы все подождем, когда ты соизволишь встать.
– Придурок! – вдруг слышал он слева от себя бархатный и полный презрения шепот. Шлюзы открывались, кровь уходила, черная и густая, и Алеша выходил к доске.
– Яловой, что с тобой происходит? Не понимаю, – говорил физик.
Все чаще Алеша проявлял слабость, срывался и занимался этим, и наказывал себя все жестче, не подходя к шкафу с костюмом месяцами.
Было сделано три выпуска «Со стороны». Газета собирала толпу, но через десять-пятнадцать минут приходила, переваливаясь уткой, завуч, и, пока она отковыривала кнопки, из-под шерстяного сукна ее юбки выглядывал голубой шелк комбинации.
Вано, устраняя конкурента, устроил комсомольское собрание и потребовал строго спросить, почему Яловой не вступает в комсомол, занимается антисоветской деятельностью и не уважает коллектив. Вторым вопросом разбирали Олю, но большинством голосов ей дали неделю, чтобы исправить свое морально-политическое лицо и поднять общественную работу на должную высоту. Директриса, с гладкими, на пробор разложенными седыми волосами в кольце тощей косички, с внешностью близорукой доярки, вызвала Алешу к себе в кабинет и, сидя под большим портретом Ленина, за столом с зеленой лампой на мраморной ноге, сказала, что пока ни в роно, ни в райкоме еще ничего не знают, но могут ведь и узнать. Пока ее удерживает только то обстоятельство, что Алеша должен защищать честь интерната на физической городской олимпиаде.
– В университет, Яловой, берут комсомольцев. Ты подумай хорошенько. А еще лучше – принеси три фотографии. На билет.
Организация существовать перестала.
Через месяц Алеша стал комсомольцем. Брезгливо поджав губы, директриса перебросила через стол красную книжечку.
– Надеюсь, – сказала она, блеснув коронками, – на этом твои юношеские взбрыки закончатся?
– Спасибо, – сказал Алеша.
В тот день он в первый раз по-настоящему напился – портвейн назывался «777» – и, куражась, ногой посшибал висевшие в переходе между корпусами интерната цветочные кашпо.
На выпускной вечер был куплен костюм. Выбирать было не из чего: серый, производства ГДР. Мама, пока он терпеливо примерял, что-то все время одергивала, поправляла, просила не горбиться. Пиджак, если его не застегивать, – вроде ничего, но брюки были рассчитаны на упитанный немецкий зад. Портной, взявшийся их ушить, все сделал плохо – стрелки вывернулись в стороны, в ширинке что-то перекосилось.
Легкость, с которой Алеша стал студентом, неприятно поразила его. Как будто годами готовился вскрыть сейф, делал слепки с замка, готовил ключи, а дверь оказалась незапертой и распахнулась от пробного пинка ногой. Подумаешь, университет. Вот Нобелевскую получить – другое дело, но до нее такая тоска мутно просматриваемых лет! Предъявив маме студенческий, шкаф Алеша даже не приоткрыл. Хвастаться было нечем. Таких, как он, в университете – что селедок в бочке.
Первый курс Алеша проехал на старом запасе. Иногда раскроет учебник, зевнет и садится писать стихотворение, или крутит ручки трофейного Telefunken, слушая «голоса», или заляжет на диван, глаза в потолок – и часами гоняет на старенькой «Комете» Beatles или Led Zeppelin. Выпивки почти всегда заканчивались рвотой, от воспоминания о которой даже зубная паста не избавляла; утром смотрелся в зеркало, был себе неприятен, но не реже одного раза в неделю снова обнимал унитаз.
Казалось, все вокруг интересуются не тем, ради чего пришли в университет, а чем-то посторонним. Кто-то, как он, писал стихи, кто-то играл в рок-группах и все время отдавал репетициям, кто-то был в курсе всех книжных новинок, а заодно книжечками приторговывал, кто-то посещал тайные сборища и семинары, кто-то репетировал в студенческом театре, кто-то занимался общественной работой (эти всегда ходили с какими-то скоросшивателями под мышкой, высоко подняв голову и презрительно поглядывая на прочую мелкую массу), а физикой, кроме Саши Гринберга, никто, похоже, всерьез не интересовался.
Байдарочные походы, стройотряды, дешевый портвейн, первые, купленные у спекулянта, фирменные джинсы, чтение самиздата и переводных романов, в общем, все как у всех. В «стекляшке» [11] проходили собрания поэтической студии «Луч» под руководством Игоря Волгина. Здесь Алеша познакомился с Цветковым и Кенжеевым – их уровень давно превзошел студийный, но журналы наотрез отказывались напечатать хотя бы строчку [12].
Примерно тогда же Алеша наткнулся в открытом доступе университетской библиотеки на книгу, изданную совершенно официально в 1935 году. Называлась она просто: «Фашизм». Теперь он шокировал своих однокурсников, которые все еще наивно верили в дубчековский социализм с человеческим лицом, утверждением, что коммунизм и фашизм одно и то же и что лучше было бы не воевать, а сдаться Гитлеру.
Какое-то время, сев на хвост Гене Пасечнику, Алеша ходил на семинар к Щедровицкому. Сюда приходили люди разных возрастов и профессий, одетые в бедные свитерки или затерханные костюмы, с нарочито заумной речью, над которой, выходя покурить, опрощаясь, подпуская матерком, сами и посмеивались. Оказалось, они хотели того же, что и Алеша, – управлять миром – ни больше и ни меньше. Кто-то делал доклад, в котором Алеша половину слов не понимал [13], а остальные на докладчика набрасывались, и порой с такой яростью, что начинали заикаться, а миром, глупым и несовершенным, тем временем управляли другие, невежественные и корыстные, и, спокойно попивая свой несладкий чаек, посасывали вставные челюсти. Бородатый методолог, похожий то ли на геолога, то ли на попа, поевшего блинов, узнав, что Алеша студент-физик, спросил:
– Ну и кто, по-вашему, придумал атомную бомбу?
Ответ был очевиден любому первокурснику, поэтому Алеша сказал:
– Да так, один мой знакомый. В соседнем подъезде живет.
– Э-э, да мы с тобой, старина, оказывается, в разных парадигмах. Но на всякий случай запомни – бомбу придумали древние греки [14]. И заметь, они никогда не хамили старшим.
Между тем наступила эпоха джинсов, когда надеть костюм было примерно тем же, что вступить в коммунистическую партию.
В начале весны Алеша попал на собрание хиппи Пролетарского района – по его окончании обещали концерт «Машины». Проходило собрание в красном уголке ЖЭКа. Длинноволосые парни и девушки, одетые в джинсовую униформу с кожаными заплатками, сдержанно приветствуя знакомых, чинно расселись по местам; по залу, перебивая запахи дыхания и пота, поплыли дымки косячков. На освещенную трибуну, затянутую красным кумачом, вышел докладчик – волосы у него доходили почти до пояса, и кончики их были заплетены в косички разноцветными лентами. Докладчик сказал, что во всем Пролетарском районе есть всего лишь один настоящий хиппи, который нигде не работает, ведет асоциальный образ жизни и время проводит в
