class="p1">– О. – Я запихиваю руки в карманы. – Тогда пойду один.
– Сэр, я правда не думаю, что…
– Я только обойду парк. Вернусь минут через десять.
– Но если вас кто-нибудь узнает…
Но я уже вышел из-под зонта и шлепаю по лужам.
– Со мной все будет в порядке, – бросаю я через плечо.
А если и нет, меня это не волнует. Эрнест что-то кричит мне в спину, но дождь заглушает его слова.
•
На самом деле парка в нашем районе нет – лишь длинная полоса травы, деревьев и цветов, стиснутая со всех сторон жилыми зданиями. Попасть туда могут только местные, поэтому я не жду подвоха. Тем более что на улице быстро темнеет: последние лучи закатного солнца даже не пытаются пробиться сквозь вязкие серые тучи.
В парке никого.
Я сажусь на скамейку, скидываю капюшон и снимаю бейсболку. Капли дождя легко жалят щеки, лоб и голые колени. Похоже на сеанс иглоукалывания. Я растираю лицо, умываясь дождем и прогоняя сон. Потом пробегаюсь рукой по волосам, мокрым и мягким. Смотрю на пальцы. Наконец я снова чувствую, что мое тело принадлежит мне, а не кому-то еще.
В траве у ног мелькает белка. Секунду спустя она рыжей молнией взлетает на дерево и бесследно исчезает среди темных ветвей.
Я с улыбкой наблюдаю за ней, а потом замечаю, что кто-то приближается.
Вот черт. Что делать? Бежать? Или прятаться? Вдруг меня узнают. Ну конечно, узнают. Нет, нельзя, чтобы меня застали в таком виде. Люди сразу догадаются, что я живу поблизости. Поползут слухи и…
– Молодой человек, вы видели рудбекию?
Я вскидываю голову и с ужасом осознаю, что слишком долго паниковал и сбежать уже не успею. Передо мной стоит женщина с ходунками. Она выглядит даже старше Эрнеста и дедушки. Увядшая кожа покрыта сетью глубоких морщин; выбеленные временем волосы трепещут на ветру, как нити паутины. На женщине фиолетовый дождевик, а глаза за толстыми линзами очков напоминают совиные. Ходит она раза в четыре медленнее Эрнеста.
Губы старушки изгибаются в кривой усмешке.
– Они прекрасны. – Дрожащий палец указывает на усаженную желтыми цветами клумбу в дальнем конце парка. – После дождя на них слетятся пчелы и бабочки.
Я молчу, а старушка заливается счастливым смехом.
– Они прекрасны, – повторяет она. – В каком чудесном мире мы живем!
А потом бредет прочь, медленно переставляя ходунки.
Небо темнеет; я понимаю, что близится ночь. Телефон я оставил в комнате и потому не знаю, сколько сейчас времени. Сквозь ветви деревьев просвечивают уличные фонари, наполняя парк приглушенным желтым сиянием. Дождь скрадывает очертания предметов, капли поблескивают, и, когда я открываю глаза, все вокруг кажется нереальным, мир будто тает, расплывается золотистым мерцанием. Я встаю – колени слегка побаливают от долгого сидения – и иду через парк. Под ногами хлюпает грязь. Я больше не наслаждаюсь прохладой, нет, я замерз и хочу туда, где сухо и тепло, где никто не будет со мной разговаривать, где…
– Господи, да это же…
Фак. Не оборачивайся, Джимми. Притворись, что ничего не слышал.
– Джимми! Джимми Кага-Риччи!
Я бросаю взгляд на другую сторону улицы, откуда доносятся крики. Так и есть, там стоят девочки. Наши девочки. Вот они уже бегут ко мне, не замолкая ни на миг.
– Джимми! Боже! Боже мой!
Трудно понять, кто из них говорит. Кажется, все четверо разом. Одну трясет от волнения. Вторая только и может, что попискивать от избытка чувств.
– Привет, – хрипло говорю я.
– Я так тебя люблю! – восклицает одна. – Без тебя я бы не дожила до конца школы!
Как же, любит она меня. Как будто она меня знает.
– Можно сделать с тобой селфи? – спрашивает другая.
– Может, лучше… – Я хочу сказать, что лучше не надо, но она не слушает и уже щелкает телефоном.
– Господи, что с твоей рукой? – ахает третья.
– Случайно разбил кружку и порезался, – коротко отвечаю я.
Девочки принимаются сочувственно охать.
– Ладно, мне пора, – говорю я, надеясь, что это прозвучало не слишком грубо. В груди медленно поднимается волна паники, дыхание учащается. Но так просто меня не отпустят.
– Подожди, подожди! Я только хочу, чтобы ты знал, как сильно изменил мою жизнь. Я очень, очень тебя люблю! Ты помог мне пройти через многое. Спасибо тебе.
Я моргаю, чувствуя, как усталость наваливается свинцовым грузом.
– Как ты можешь меня любить, если совсем не знаешь? – вдруг спрашиваю я.
Девочки замолкают.
– Мы… мы тебя знаем, – запинаясь, произносит одна, а остальные ей вторят. – Мы любим тебя!
– Но это не настоящая любовь, – возражаю я.
– Настоящая! – Девочки срываются на крик.
– Как вы можете любить кого-то, с кем даже ни разу не разговаривали? Вы не знаете меня в реальной жизни.
– Но сейчас-то мы разговариваем. Это и есть реальная жизнь.
– А до этого? Я же был для вас только фотографией на экране.
Девочки молчат.
– Я рад, что помог тебе, – бросаю я и ухожу, прежде чем они успеют что-то сказать или схватить меня, прежде чем они начнут звонить друзьям, прежде чем опомнятся и побегут за мной, чтобы выразить свою «любовь».
– Мы знаем тебя, Джимми! – кричат они мне вслед. – И любим тебя!
И пусть они не имеют в виду ничего дурного, от их слов у меня мороз по коже. Я в ужасе от того, как искренне они верят в свою «любовь». Господи, что я наделал? Когда я наконец добираюсь до дома и без сил опускаюсь на пол в прихожей, меня накрывает паническая атака. Я не могу дышать, меня трясет, мне кажется, что я сейчас умру, а если не умру, меня кто-нибудь убьет, и как я спасу себя? Как я смогу себя защитить?
– Джимми!
Может, пусть лучше какая-нибудь безумная фанатка прикончит меня во сне, и все это прекратится, и я…
– Джимми, посмотри на меня.
Господи, пожалуйста, пожалуйста, я просто хочу быть счастлив, разве я о многом прошу?
– Джимми, у тебя приступ паники. Посмотри на меня.
Захлебнувшись очередным судорожным вдохом, я пытаюсь сосредоточиться. Передо мной сидит Роуэн.
– Дыши со мной, – говорит он спокойным ровным голосом. – Вдох…
Он втягивает воздух через нос, и я стараюсь повторить – но у меня не получается, спазм стискивает горло, я тону. Кажется, меня сейчас вырвет.
– Выдох… – не сдается Роуэн.
Я дрожу, воздух толчками вырывается из груди. Не могу. Не получается. Все не так. Все плохо.
– Вдох.
Я пытаюсь, честно, пытаюсь, но не выходит, легкие отказываются принимать кислород.
– Выдох.
Роуэн твердит эти слова, как мантру, снова и снова, размеренно, монотонно. Я уже сбился со счета и не
