Есть ведь такая песня?
– Кажется, да.
Я была готова во всем с ним соглашаться. А песни такой, если она есть, не слышала до сих пор.
– Ага! – он вынул небрежно исписанный лист бумаги. – Да, взлом в университете.
Сердце мое заколотилось. Он нажал кнопку “запись” на каком-то устройстве с микрофоном и спросил:
– Что вам известно о недавнем взломе на Эдвард-стрит, в здании медицинского факультета?
– Да, – ответила я. Во рту опять пересохло.
– Что “да”? – спросил он сердито.
– Простите. Что вы спросили?
– Где вы были прошлой ночью?
– Там, где вы думаете.
– А что я, по-вашему, думаю?
Инспектор подался вперед, прижимаясь к столу частично оголенным животом.
– Там. У здания факультета.
– Ага! – Он помолчал, ожидая продолжения, и я тоже. – Дальше.
– Я караулила снаружи.
– Снаружи караулила? Но, как видно, не очень старалась.
Тут инспектор расхохотался, а офицер, похожий на кролика, подхватил, только вышло у него фальшиво.
– Шучу, – инспектор утер глаза. – Взлом этот по всем признакам – дело рук вашей братии. Неумело и безрезультатно, но в данном случае преступники располагали информацией, известной только сотрудникам факультета. – Тон инспектора изменился, в нем зазвучало притворное удивление. – И здесь мы выходим на очаровательную мисс Хотон, с которой я имел удовольствие пару раз встречаться, и что бы вы думали? Она-то как раз и работает машинисткой декана этого факультета. И мы имеем то, что имеем.
Я не понимала, надо ли отвечать.
– Итак, вы признаете, что входили в группу, организованную мисс Хотон и действовавшую под ее руководством?
– Да.
– И понимаете, что это признание делает вас соучастницей преступления?
– Да.
– И признаете, что повредили собственность образовательного учреждения?
– Этого я не делала, – возразила я, однако увидев, что он раздражается, сказала: – Но да.
Инспектор откинулся на спинку стула.
– Понравилось сидеть в камере?
– Нет.
– А вы осознаете, что, если дело дойдет до суда, вас могут приговорить к тюремному заключению сроком до семи лет?
Сердце мое скакало так быстро, что я за ним не поспевала. Но старалась дышать.
– Ну?
– Да, – проговорила я еле слышно.
Инспектор написал что-то на лежавшем перед ним листе бумаги и передал его офицеру.
– К счастью для вас и всей вашей веселой шайки декан факультета попросил не давать делу хода.
Что это значит в точности, я не поняла.
– Вам нужно подписать показания, потом мы возьмем у вас отпечатки пальцев для картотеки и освободим из-под стражи, но вынесем предупреждение. Ясно?
Я кивнула.
– Да.
А потом, посмотрев на меня в упор, инспектор сказал:
– И пусть это будет наша последняя встреча, мисс Докерти.
Офицер, похожий на кролика, встал и хотел уже вывести меня из допросной.
– Миссис. Не знаю, имеет ли это…
– Стоп! Миссис? А кто ваш муж? Он тоже участвовал?
– Нет, сэр.
– Хм! Почему нет?
– Он… Я не…
Я искала способ сказать это так, чтобы не выглядеть совсем уж жалкой.
– Я не знаю, где он.
Толстый инспектор был заинтригован.
– Хотите сказать, он пропал без вести?
– Нет. Нет, он… ушел он меня.
– А!
Вся интрига пропала. Инспектор зачеркнул что-то в своих бумагах.
– Вы свободны. Благодарю.
Но благодарным он не выглядел.
Я вышла из полицейского участка в тихий теплый день, сощурилась от яркого света, прикрыла глаза ладонью. Который час? И что сейчас произошло? Прохожий в элегантном коричневом костюме, казалось, знает про мой арест. Словно у меня печать на лбу.
– Тебя отпустили! – С этим радостным возгласом Мина кинулась ко мне, с губы ее свисала сигарета. Она обняла меня худыми руками и засмеялась. – Это всё Профессор! Он снял обвинение! Просто герой!
Солнце и запахи улицы сбили меня с толку, но гораздо больше сбивала с толку Мина. Она казалась пристыженной, когда нас задержали. А теперь – просто бесстыжей. Как она может над этим смеяться?
– Никогда больше, – мой голос охрип, и слова застревали в горле.
– Скалы круша под жарким солнцем… – запела Мина.
– Никогда. Больше.
Я двинулась вперед, а она бежала рядом вприпрыжку.
– Я боролся с законом, и закон победил! [3]
Я шла молча, вдавливая излишки ярости каблуками в тротуар.
– Никогда больше. Мне вынесли предупреждение. Мина, это не… Подожди-ка.
Я остановилась. Она остановилась. Я посмотрела на нее пристально. Она бросила окурок в живую изгородь позади.
– Что?
– Твое имя. Ты зачем им липовое имя назвала?
– Липовое?
– Эмилия Кэтрин Хотон?
– Кэтрин Эмилия Хотон, – поправила Мина.
– Так что это? Имя на случай ареста?
– Это мое имя. – Она смотрела на меня как на сумасшедшую. – А ты думала, я правда Мина? – Она опять засмеялась. – Думала, моя мать, ирландка-католичка, назвала меня Миной Стар?
– То есть Мина – липовое имя?
– Это мое новое имя. Просто никак руки не дойдут поменять. Хорошо еще, я не дала тебе назваться Марджори или кем там – тогда бы тебе конец.
Мина пошла вперед, а когда обернулась, я не сдержала легкой улыбки. Так глупо. Пять лет прожила с подругой и даже не знала, как ее зовут. Не только я, оказавшись в Лондоне, себя переосмысливала. Та, на кого мне так хотелось стать похожей, выходит, и сама была вымыслом.
– Чего еще я не знаю? – крикнула я Мине вдогонку.
Она остановилась, дождалась меня и сказала, смеясь:
– Вот дурочка!
А потом схватила за плечи и поцеловала в губы.
Между нами протиснулся мужчина, растолкал нас шляпой. Себе под нос, однако же так, чтобы мы слышали, пробурчал одно-единственное слово: “Лесбиянки”.
Двадцать пять лет наших жизней лежали на столах в Розовой комнате.
Жестяное ведро на полу бомбоубежища, завтрак на столе, холодный, зато роскошный, призрачный взгляд скелета, ставшего свидетелем первого поцелуя, младенец в желтой шапочке. Двадцать пять историй, которые мы носили в себе, а они терпеливо ждали и дождались: теперь их развесят, похвалят и, полюбовавшись, уничтожат. Что станет с рисунками, когда все будет кончено, меня, впрочем, не так уж волновало.
– Потрясающе! – прошептала Пиппа.
– Не готово еще, – возразила я, разглядывая портрет набитого шариками поросенка Бенни и критикуя про себя бесталанную художницу.
Теперь, когда мы собрали все вместе, мне подумалось вдруг, что заполнить наши умы и мысли и эту комнату еще семьюдесятью пятью воспоминаниями, может, и не получится. В моей жизни есть туманные годы, а в жизни Марго наверняка были такие, которых она не вспомнит. Да и потом впереди неловко маячит тень нашей близкой смерти.
– Но погляди! – настаивала Пиппа. – Это уже что-то – что-то вы уже создали.
– Четверть чего-то.
– Ленни, – ласково проговорила Марго.
Я поглядела на нее, но она смотрела вниз,
