на лежавший перед ней рисунок. Запечатлевший Марго и мужчину на пляже – из воспоминания, которое было старше моей матери. Что, интересно, подумали бы люди, увидев этот рисунок в галерее? Смогли бы разгадать какие-нибудь или хоть какие-то детали?
Мы еще походили среди рисунков. Вот свадьба Марго, мой первый день в школе, граната – лежит себе спокойненько на цветастом одеяле. Закончить все это невозможно, казалось мне, однако двадцать пять рисунков вышли такими живыми – просто прелесть! Так обнадеживали, хоть некоторые из них увековечили худшие моменты наших жизней.
Марго погладила краешек полотна, изображавшего ополовиненную бутылку ликера со вкусом груши, и спросила:
– Ну, Ленни, что дальше?
– Они от него в восторге, – говорила Элси, обращаясь к Марго, как раз когда я вошла в Розовую комнату.
А Уолтер отмахивался:
– Они просто хорошие ребята.
– Вы о чем? – поинтересовалась Пиппа.
– Элси так добра – с сыновьями меня познакомила, – объяснил Уолтер.
Пиппа многозначительно улыбнулась. Что, интересно, она об этом знает, подумала я, а Пиппа тем временем прошла вперед, встала перед классом и начала рассказывать нам про поперечную штриховку.
Я целых двадцать минут штриховала стенки коробки с яблочным соком, но объемной она от этого не стала – стала мохнатой. А закончив, рассказала Марго, как однажды устроила прямо посреди тихой художественной галереи истерику в честь своего пятилетия. Я буквально сошла с ума, пока еще совсем небольшого, и заодно вывела из себя маму, а потом ее вывел из себя охранник, попросивший нас уйти. А того вывел из себя начальник – они говорили по рации, после чего начальник этот так и не явился. Я же, как гласит легенда, все это время вопила, потому что соломинка в моей коробке с яблочным соком треснула.
Потом я понаблюдала немного, как Марго рисует. Лицо ее в эти минуты становится умиротворенным. Не то что мое – когда я рисую, оно сердитое, сморщенное. Но Марго не здесь, а в каком-то совсем ином месте, и я терпеливо жду, зная, что эта мирная улыбка переменится, когда рисунок станет обретать форму. Если Марго им довольна, то начинает рассказывать. А историй Марго я готова ждать бесконечно. – Предлагаю отправиться кое-куда, – говорит она. – В съемную лондонскую комнатушку, где очень жарко. Невыносимо жарко. И тут твоей соседке приходит в голову плиту включить…
Лондон, август 1965 года
Марго Макрей 34 года
Не плиту даже, а маленькую круглую горелку, пристроенную кое-как на старом чемодане. Такая у нас была кухня. Словом, Мина ее включила. Она от этой горелки прикуривала, поэтому и включала по нескольку раз на дню. И тогда, хочешь не хочешь, приходилось открывать окно, рискуя никогда больше не закрыть – щеколда-то сломалась.
На этот раз я не выдержала и спросила Мину, шутит она, что ли, ведь по комнате уже распространялся отвратительный запах паленой искусственной кожи – это горелка радостно поджаривала подпиравший ее чемодан. Промолчав, Мина, однако же, опять от нее прикурила. А в тот летний день пекло и так. Я лежала пластом на кровати, глядя в потолок.
– Продолжим совещание, – сказал Адам, расположившийся под окном. – Кто-то должен караулить, это очевидно, по-моему.
Воцарилась тишина.
– Марго Макрей теперь преступлений не совершает. – Мина пососала сигарету. – Так что караулить некому.
У меня все перевернулось внутри. После случившегося в полицейском участке я не звалась Марго Докерти. Снова стала Марго Макрей. И то ли потому, что опять была самой собой, то ли из-за обещания, данного инспектору с волосатым животом, в активистских акциях Мины больше не участвовала.
Лоренс вытащил карту из сумки, разложил на коричневом ковре.
– Ехать туда часа два, – сказал он, – но мой фургон надо будет заправить, так что заложим больше.
– Зачем нам карта, я знаю дорогу, – ответила Мина, стряхивая пепел в нашу единственную кастрюлю.
Совещание продолжалось. Даже с открытым окном мы все уже сварились. Капелька пота побежала по моему животу. Адам потер виски, вздохнул.
– Может, уже приступим?
– Да, поехали. – Мина встала, и все оживились.
Проверили сумки – не забыты ли карманные фонарики, кусачки для проволоки, веревка, изолента. Я по-прежнему лежала на кровати. И даже мое тончайшее летнее платье уже прилипло к телу, мокрое от пота.
– Если придет полиция… – начала Мина.
– Скажу, пусть ищут Кэтрин Эмилию Хотон.
Она рассмеялась и послала мне воздушный поцелуй.
Я заперла за ними дверь, послушала, как они спорят, спускаясь по лестнице, сколько животных поместится в фургон, если кто-нибудь из них вызовется ехать домой на попутке.
Меня тянуло открыть дверь и бежать за ними. Но в день, когда нас задержали, я сказала “больше никогда” и сказала всерьез.
Я выключила горелку, подняла с пола оставленную Лоренсом карту. К картам Мина питала особую страсть. Всю стену над камином ими увешала. Карты эти, в большинстве своем любовно украденные и в основном изображавшие места, никому из нас не знакомые, были приклеены к стене липкой лентой. Я взяла и ни с того ни с сего карту Лоренса приклеила туда же. Карту Англии – бесполезную, конечно, на маршруте, по которому ребята отправились в тот вечер. Я представляла их, втиснувшихся в кузов фургона Лоренса, и спрашивала себя, сколько еще буду разыгрывать спектакль одной актрисы под называнием “Активисты, я теперь не с вами”. Пьесу, не очень-то популярную.
Не принимая больше участия в проделках Мины, я чувствовала, что становлюсь потихоньку Старушкой Марго. Блеклой, застенчивой личностью, с которой случилось однажды нечто яркое – к ней вдруг проявили благосклонность друзья, а она теперь отрекается от них из страха. Я вынула булавку из доски объявлений, “позаимствованной” Миной на работе, закрыла глаза и ткнула в карту. Булавка указала в поля близ городка Хенли-ин-Арден.
Той ночью Мина вернулась домой в крови.
Толкнула дверь, вошла, спотыкаясь, включила верхний свет. Рука ее была замотана футболкой Адама. Подсохшая кровь образовала легендарную реку, бравшую начало над локтем и протекавшую до самой кисти.
Я села и уставилась на нее.
– Мелкий паршивец меня укусил! – сказала Мина.
Из-под мышки у нее – с другой стороны – торчал тощий и бесперый петушок, почти цыпленок. Один из множества освобожденных в ту ночь с птицефабрики на окраине Суссекса.
Увидев этого петушка, я поняла, что еще не готова уйти. Но в карте осталась булавка, пронзившая поля за Хенли-ин-Арден, куда я отправлюсь, когда придет время.
Мы учимся умирать каждую ночь. Укладываемся во тьме и соскальзываем в небытие между покоем и снами, где
