бабушка Пелагея заахала, забегала по избе и принялась готовить свои отвары, отдавая указания Ладе.
– А ты, Влас, ступай к матери Макара, скажи ей, что он у нас, да не пугай её сильно, всё хорошо с ним будет. Тут не столько страха, сколько крови, лицо оно завсегда кровянистое.
– Ничего, попомнят они ещё меня, – процедил сквозь зубы Влас, и, резко развернувшись, вышел из избы.
А бабушка Пелагея с Ладой принялись врачевать Макара, тот стонал, не открывая глаз, веки заплыли, губы спеклись.
– Бабушка, – заплакала Лада, – Что они с ним сделали?
– Да не реви, обойдётся всё, на вид только страшно, лёбра они ему попортили, вот и болезно очень. Видишь, синяки какие у него на груди? Я перевяжу сейчас, чтобы они не ходили туда-сюда, поправится Макар. Главное покой, отлежится и поправится. Он молодой, крепкий.
В это время домой вернулся Влас.
– Лада, – позвал он негромко, – А ну, идём, поговорим.
– Ступай-ступай, – велела бабушка, – Я тут и сама управлюсь.
Влас с Ладой вышли из избы, сели на крылечко, рядом друг с другом.
– Ну, рассказывай.
– Что рассказывать, братик?
– Как и что там у вас получилось?
Лада поведала Власу, что едва они подошли к деревне, как на околице встретили их парни во главе с Ванькой-щербатым, они сразу оттеснили её подружек в сторону, а Ванька прижал Ладу к дереву и стал лапать, говоря, что он всё равно на ней женится.
– Как это женится? – не понял Влас.
– Да он давно уже ко мне пристаёт, – слёзки закапали из глаз девушки.
– А чего же ты молчала?
– Да не люб он мне.
– Да я понимаю, что не люб, – отрезал Влас, – Чего же ты мне-то не сказала, что он к тебе пристаёт? Я б ему давно уже рыло его щербатое свернул.
– Вот этого я и боялась, – прошептала Лада, – Ты ведь вон какой, большой да сильный, а что, если бы ты прибил его сразу?
Приговаривая, Лада украдкой всё поглядывала с тревогой в приоткрытую дверь избы.
– А ну-ка, погляди на меня, – сказал Влас, взяв сестрёнку за подбородок и ласково развернув её личико к себе.
Лада подняла на него свои вспухшие от слёз глаза и Влас сразу всё понял.
– Ты любишь Макара, – улыбнулся Влас.
– Откуда ты узнал?
– Хм, ты забыла, кто моя бабушка? Я ведь тоже немного понимаю.
Лада смущённо улыбнулась, опустила взгляд и покраснела.
– Ладно, можешь ничего мне не рассказывать, – улыбнулся Влас, – Беги, давай, в избу.
Последующие три недели Макар провалялся в избе Пелагеи, бабушка лечила его, а в это время Влас пас табун вместо Макара, чтобы деревня не оставалась без пастуха. Мать Макара прибегала к ним, навещать сына, плакала. Все деньги и продукты, что платили люди, Влас отдавал ей.
– Да как же так? Ведь это ты заработал.
– Ничего, нам хватает, а вам нужно, возьмите.
Мать Макара падала ему в ноги, плакала, благодарила. Власу всё это было и неприятно, и стыдно, но приходилось терпеть и смиряться, принимая её искренние слова благодарности.
В один из дней Влас решился поговорить с бабушкой.
– Бабушка, разговор у меня к тебе есть.
– О чём же?
– Надо бы нам поженить Макара и Ладу, любят они друг друга.
– Хм, – улыбнулась бабушка, – Заметил? А я уж давно это прознала. Всё знаю.
– Что ты знаешь? – не понял Влас.
– Так тяжёлая ведь она!
– Кто?!
– Лада.
– От кого?
– От Макара. Давно уж они любятся. А ты и не знал ничего, эх ты, – покачала головой бабушка, усмехнувшись, – Береги Ладу, чует моё сердце, что-то плохое готовится…
Лада летала, как на крыльях, Макар поправился, бабушка Пелагея подняла его на ноги, даже следа не осталось от тех хворей, что причинили ему Ванькины дружки, и парень уже снова ходил пасти табун. Лада приходила к нему по вечерам, приносила в льняном узелочке обед: картошку, луковицу, краюху хлеба да крынку молока. Они сидели в тени деревьев, разговаривали, обнимались, смеялись. Лада была счастлива. Да, она тосковала по родителям, и не было ни дня, чтобы она не вспомнила своих милых тятю и матушку, но любовь бабушки Пелагеи, Власа и Макара покрывала её боль с лихвой. А ещё тихая и сладкая радость того, что она носила под сердцем дитя от любимого человека. Да и матушка Макара, женщина сердечная и кроткая, была ласкова с Ладой и надеялась заменить ей настоящую мать, обогреть своей заботой сироту. По осени, как только леса да сады оденутся в золото, хотели они сыграть свадьбу. Родить Лада должна была под самое Рождество, когда земля уже укроется белой периной. Сейчас же фигура её уже начала округляться, и бабушка Пелагея сшила ей широкий сарафан, чтобы не было заметно живота, и люди не болтали языками.
– Ничего, Ладушка, ничего, моя хорошая, ты не переживай, вот по осени обвенчаем вас, свадьбу сыграем и венец грех покроет.
– Ты прости меня, бабушка, что так вышло, – винилась Лада перед старушкой, краснея и опуская глаза.
– За что прощать? За любовь? За любовь прощения не просят. Вот кабы он ссильничал тебя.
– Что ты, что ты, бабушка! – воскликнула с испугом Лада, – Макарушка на такое не способен!
– Да знаю я, что не способен, – ответила Пелагея, – Он с детства такой, добрая душа, нараспашку вся, он и мухи-то не обидит, не то что животное какое, скотинушку. А кто к скотине с душой да лаской, тот и к людям эдак же. Такой человек не бывает злым.
Пелагея помолчала, вздохнула тяжело:
– Тревожно мне что-то за тебя, моя девочка.
– А что так, бабушка?
– Да сама пока не пойму, но сердце у меня не на месте.
Время подошло к осени. Наступили первые дни сентября, что в народе хмуренем да зоревником кличут. Заморосил дождичек, протянулся серыми нитями от небес до земли: до убранных полей да огородов, до леса тёмного, что мхами да влагой покрылся, до избушек притихших в ожидании первых заморозков. Потянулись длинной стаей птицы по серому небу, печально и протяжно крича на прощание: «До новой весны!»… Сумерки стали гуще, а ночи длиннее и темнее. В одну из таких осенних, длинных ночей, Лада вдруг с криком проснулась и резко села в постели. Ей приснился страшный сон. Вся рубаха девушки взмокла от холодного пота. Её трясло. Бабушка Пелагея внимательно посмотрела на внучку, подошла и села на постель Лады, хотела было расспросить её о кошмаре, о том, что же ей привиделось, но Лада только молчала и с тревогой поглядывала в окно. В эту ночь разразилась страшная буря. Внезапно налетевший ветер загудел в ветвях деревьев, закачал стволы, пригнул их к земле, иные деревья не выдерживали, и с жалобным треском ломались. Ветер пригнал чёрные тучи. Густые, как смола, они закрыли лунный свет и звёзды, и стало темно, как в глубокой бездонной яме, как в вечной тьме ада. А после с неимоверной силой хлынул дождь, застучал по крыше и стенам, заколотился в окна. Грохот грома заглушал всё вокруг, вспышки молний освещали избу, разрезая, рассекая плоть неба своими острыми пиками.
Пелагея поспешила во двор, чтобы закрыть ставни и пропала. Лада заволновалась.
– Что же такое? Отчего так долго бабушки нет?
Она глянула на Власа, ворочающегося в своей постели, спустила ноги с кровати, встала и вышла в сени. Тут буря была ещё ближе и страшнее, всё выло, гремело и стучало. Лада толкнула дверь и оказалась на крыльце. Стояла непроглядная тьма. Косые струи дождя хлестали в лицо. Очередная вспышка молнии озарила двор, и Лада увидела, наконец, бабушку, та лежала в луже грязной воды под самым окном.
– Бабушка, милая, что с тобой? Ты жива? – в испуге бросилась к ней Лада.
– Плохо мне что-то, дочка, помоги мне до избы дойти, – еле выговорила Пелагея.
Лада сбегала в дом за Власом, тот выскочил во двор, подхватил на руки невесомую, сухонькую старушку. Принеся её в дом, они уложили старушку в постель, переодели в сухое. Пелагея приоткрыла
